I.

      В январской книжке «Исторического Вестника» за 1915 г. Было помещено повествованiе об афонских событiях 1912 г., озаглавленное «Черный бунт»; в мартовской же книжке 1916 г. была помещена статья, озаглавленная: «Имябожническiй бунт».

     Первая статья была написана г. Косвинцевым,  с которым и имел удовольствiе быть знакомым. Интересуясь афонскими событiями он неоднократно посещал меня, беседовал с мной, и я давал ему пользоваться некоторыми документами. Беседовал он также со многими иноками, вывезенными архиепископом, Никоном со Святой Горы. Но всё же в его описанiи афонских событiй имеется много неточностей. Автор другой статьи монах Климент был на Афоне одним из главарей той партiи «имяборцев», с которой я боролся за честь и славу имени Господня. Его статья, написанная по его словам «во имя правды» и с целью «поставить рядом с картиной г. Косвинцева другую картину на один с нею сюжет», - еще более неточно выражает истинный ход событiй и проникнута тенденциозностью. Цель монаха Климента убедить читателя, что событiя, которые произошли на Афоне, - это плод агитацiи iеросхимонаха Антонiя и бунт против законной игуменской власти. О. Антонiй якобы прельстился еретической книгой схимонаха Иларiона: «На горах Кавказа» и, прельстившись, увлёк в ту же ересь братьев скита. Но в описанiи о. Климентом исторiи афонской смуты с целью будто бы восстановить искаженную в печати имябожниками истину афонских беспорядков и обличить имябожников в их бунтовщических на Афоне деянiях вошли тенденциозные искаженiя и умолчанiя, что вынуждает меня выступить с обличением о. Климента в его неправде. О пристрастности и тенденциозности описаний монаха Климента свидетельствует, во-первых, самое заглавiе, которое он дал своему труду: «Имябожнический бунт или плоды ученiя книги «На горах Кавказа»».  Ибо то, что произошло на Святой горе в 1912-1913 г.г., никак нельзя назвать «бунтом», а во-вторых, поднявшееся волненiе произошло не по вине книги «На горах Кавказа», а по вине агитацiи тех афонских иноков, которые стали проводить среди братiи мысль, что Имя Господне есть номинальное, простое собственное человеческое имя, одинаковое с именами разных других «Iисусов» и бессильное в божественных действiях.

      Бунтом, как известно, называется возмущенiе подчиненных людей против поставленной над ними законной власти, от которой они желают избавиться, но не могут сделать этого иначе, как путем насилiя. Но на Афоне и в Андреевском скиту игумен выбирается самой братiей, причём статья 4-я устава Андреевского скита гласит, что братiя в случае недовольства своим игуменом имеет право сменить его простым большинством голосов. Итак, мог ли быть какой-нибудь бунт при этих условiях? Раз братiя имеет возможность, в случае недовольства своим начальством, сменять его, то для чего же ей бунтовать?

     Так на самом деле и было: возмущенная имяборческими выходками своего игумена,   братiя Андреевского скита решила сменить его и, пользуясь своим законным правом, низложила его большинством 302 голосов против 70, но игумен Iероним, не желая расставаться с властью, прибег ко всяким проискам, доносам и клеветам и достиг того, что, с одной стороны, убедил посольскую власть в Константинополе, что недовольство против него братiи есть бунтовщическое дело, требующее вмешательства власти и употребленiя силы для подавленiя его, а, с другой стороны, оклеветал братiю перед греческой церковной властью в ереси, приписав ей такiе богохульные мненiя, о Имени Господнем, которых братiя никогда не выражала. Наконец достиг вмешательства в афонское дело и россiйской синодальной власти и таким образом ценою изгнанiя большинства братiи скита,  ценою  попранiя  монастырского  устава  и  всех Божеских  и  человеческих законов справедливости удержал свою игуменскую власть. Главным его сподвижником и вдохновителем во всех этих действiях был тот самый монах Климент, который ныне выступил в «Историческом Вестнике» с целью «восстановить искаженную имябожниками истину» и нарисовать «другую картину», нежели ту, которую нарисовал г. Косвинцев, и другими красками «на тот же сюжет». Какова эта картина, каковы краски и каков сюжет, читатель увидит ниже.

     Итак, во-первых, о. Климент приписывает вину всего богословского спора книге о. Иларiона и говорит, что начало богословским спорам на Афоне положили фиваидскiе пустынники, которые, прельстившись «ересью» Иларiона, стали проповедовать её на Афоне и повели «агитацию» против тех, которые не соглашались с их мненiем. Но так ли это? Фиваидскiе скитяне представляют собою дисциплинированную,  убогую, смиренную, кроткую и молчаливую братiю, совершенно неспособную к тем действiям, которые ей приписал о. Климент. Часть этой братiи живет общежительной жизнью в самом скиту и проводит время в труде на разных послушанiях, выстаивая долговременные афонскiе богослуженiя, весьма мало интересуясь какими-либо богословскими вопросами. Эта часть братiи, за весьма малыми исключенiями, книги о. Иларiона не читала. Другая часть братiи живет вне скита в далеко отстоящих друг от друга каливах, уединенно, безмолвно, трудясь на своих рукоделiях; всю неделю безвыходно пребывает по своим каливам, а накануне праздников, отслушав обедню и пообедав в трапезе, молчаливо возвращается по домам. Среди  этих иноков есть выдающiеся подвижники, весьма начитанные в святоотеческой литературе, есть искусные делатели Iисусовой молитвы; большая часть из них люди престарелые, - и, таким образом, и эта часть не была способна осуществить те агитаторскiе действiя, какие ей приписал

о. Климент. Среди этих иноков было несколько человек, которые читали книгу о. Иларiона; эта книга им весьма понравилась, ибо в ней о. Иларiон изложил то самое учение о молитве Iисусовой, которое они искони познали из святоотеческих творенiй. Итак, возможно ли было ждать какой-либо агитацiи от этих иноков, если бы даже на самом деле они прельстились ересью Иларiона? Эта ересь могла бы остаться только в них самих, ибо, не имея общения друг с другом, не имея возможности учить и проповедывать, как могли они прельстить иноков на Святой Горе? Очевидно, что утвержденiе о. Климента ложно, и причину волненiя надо искать в других и в другом. В действительности  виною афонской смуты явилась не книга о. Иларiона, а статья инока Хрисанфа, написанная против книги о. Иларiона, в которой тот опровергал издавна существующiе святоотеческiе мненiя о молитве Iисусовой и  о Божественном достоинстве и Божественной силе Имени Господня и тем возмутил простецов, безмолвников, молитвенников и старцев фиваидских. Вот где первый повод к афонской смуте. Затем эта смута разрослась в большое возмущение, когда среди афонитов явились агитаторы тех мненiй, которые высказал инок Хрисанф. Таковыми были высокообразованные иноки о. Алексей Киреевскiй, iеромонах Феофан и др., которые прельстились рационалистическими мненiями о Имени Iисусовом, что это Имя есть простое собственное имя человеческое, одинаковое с прочими человеческими собственными именами, и потому не может иметь того первостепенного значенiя в молитве Iисусовой, какое ему предает о. Иларiон, и отнюдь не может якобы быть называемым – Самим] Богом]. Вот эта–то проповедь мненiй впервые высказанных иноком Хрисанфом и деятельно распространяемая о. Алексеем Киреевским, и вывела из состоянiя глубокого покоя афонское верующее простое иночество. Простецы иноки стали смотреть на проповедников этой новой имяборческой ереси о. Хрисанфа и его единомышленников, как на еретиков, начали сторониться от них, уходить из церкви, где служили эти лица, перестали принимать от них благословенiя, Но сторонники о. Хрисанфа были весьма влиятельны на Афоне, имели связи с российскими духовными сферами. Их открыто поддерживал архиепископ Антонiй Храповицкий. Не мудрено поэтому, что на их стороне оказалось монастырское начальство Фиваиды. Начались репрессiи, которые и содействовали усилению проповеди, имяславiя и обличенiя имяборчества. О. Киреевский проповедовал ересь, пустынники защищали веру православную во Имя Господне, а начальство становилось на сторону «еретиков». И налагало кары на всех подвижников и пустынников. Из сказанного ясно, что утвержденiе о. Климента, будто фиваидцы, прочитав книгу о. Иларiона, стали бегать по Святой горе, агитировать и всех принуждать принимать «этот новый догмат», расходится с истиной.

     Так же произвольно и неверно названiе исповедания Божественного достоинства и Божественной силы Имени Господня – «новым догматом». Этот догмат: «Имя  Божие – Самъ Богъ, Имя Господа Iисуса Христа – Самъ Господь Iисус] Христос]» - далеко не новый. Еще в VII веке его высказал сам Григорiй Синаит, говоря, что «молитва есть Богъ действуяй вся во всех», а во II веке  св. Iустин Философ сказал о Божественных истинах Божественного откровенiя, что – «истина есть Богъ». В XI веке св. Симеон Новый Богослов, раскрывая тайну Божества Имен Божiих, выразил ясное ученiе в своем 62-м слове, говоря, что слова и имена которые относятся к людям - текучи и просты, но когда они относятся ко Господу - суть Свет] светодейственный и Бог] истинный. Это самое выразил о. Iоанн Кронштадтскiй словами: «Имя Божiе  Свято само в себе и заключает в себе Божественные свойства»; это самое высказал епископ Игнатiй Брянчанинов, говоря, что сила молитвы Iисусовой заключается в силе призываемого и исповедываемого Имени Господа Iисуса Христа. Эту самую истину высказывали и другие святые и учители Церкви, ее повторил схимонах Иларiон, престарелый подвижник кавказский. Книга его, изданная впервые с разрешенiя духовной цензуры в 1907 г., была затем повторена. В 3-й раз в количестве 10.0000 экземпляров она была издана Кiевской Печерской лаврой.

      Итак, не ясно ли, что не положительное ученiе о. Иларiона было виною смуты, но отрицательное ученiе инока Хрисанфа возбудило спор и вывело из инертности кроткую, послушную, не мудрствующую черную массу?  Было это так: ревность некоторых властных афонитов к славе своей обители и зависть их к возрастающей славе Кавказа, которая возрастала благодаря книге о. Иларiона и привлекала вниманiе христианского мiра к пустыням кавказским, боязнь того, чтобы это не отвлекло благочестивых искателей спасенiя от горы Афонской – на Кавказ, а за ними и щедрых жертв христолюбивых жертвователей, наконец личные счеты заправилы Пантелеймоновского монастыря духовника Агафодора – вот причина возникновенiя на Афоне агитацiи против книги о. Иларiона. Агитацiя началась с раскритикования книги о. Иларiона по инициативе инока Хрисанфа. Универсант Хрисанф поселился на Афоне в 1881г.,  убежав из Россiи вследствие принадлежности своей к нигилистам. Здесь он скрылся под другой фамилiей в Ильинском скиту. К нему-то и обратился духовник Агафодор, чтобы написать возраженiе на книгу о. Иларiона. Инок Хрисанф, взявшись за предложенную ему критику, остановился, во-первых, на словах о. Иларiона: «Имя Божие  – есть Сам] Бог]», или еще, как выражается о. Иларiон: «Имя Божiе  в молитве – есть как бы Сам] Бог] для молящегося», - и в эту глубокую тайну христианства вонзил присущiй ему рационалистически - скептическiй скальпель. Рецензiя инициатором афонской смуты о. Агафодором была передана на просмотр маститому фиваидскому старцу-схимнику Мартинiану. Последний был весьма начитанным иноком, выдающимся подвижником, пользовавшимся уваженiем у пустынников скита, и, естественно, он возмущен был кощунственной рецензiей. Возмутились ею и другiе пустынники, ознакомившись с рецензiей. Возмутились ею и другiе пустынники, ознакомившись с рецензiей в рукописи, что высказали о. Агафодору. Однако о. Агафодор не принял во вниманiе их мненiй и не только не остановил распространенiя этой рецензии, но напечатал ее с благословения архiепископа Антонiя в «Русском Иноке». О. Иларiон на эту «рецензию» ответ свой озаглавил «Рецензия на рецензию» и приложил ко второму изданию своей книги «на горах Кавказа».

      У инока Хрисанфа появился весьма деятельный проповедник его идей в лице о. Алексея Киреевского. Происходя из хорошей и богатой дворянской семьи Орловской губернии, пройдя несколько курсов университета и один или два курса духовной академiи, он покинул  мiр и приехал иночествовать на Афон. Здесь ему понравилась пустынная фиваидская местность, где он себе построил небольшую иноческую келью, виллу, и благодушествовал, но не подвизался, занимаясь более чтенiем, чем молитвою, и более развлеченiем и посещенiем других обителей, чем безмолвным уединенiем. Во время одного из своих скитанiй по пустынным каливам  скита он посетил одного подвижника, делателя Iисусовой молитвы, в день его ангела. Пустынник гостепрiимно угостил его, чем мог, и вот во время беседы с пустынником о. Алексей завел речь о молитве Iисусовой, о книге о. Иларiона, и дерзко высказал следующее мненiе: «Ну что такое имя Iисуса, что о. Иларiон придает ему такое значенiе в Iисусовой молитве?.. простое человеческое собственное имя, как и другие имена человеческие». Эти слова покоробили благоговейного инока, смутили его, и он попросил о. Алексея оставить его и удалиться из его келии.   О. Алексей ушел, но своей проповеди не прекратил и стал высказывать свои мненiя об Имени Iисусовом и перед другими братьями скита. Это привело к тому, что стали смотреть на него, как на еретика, перестали брать от него благословенiе, начали отказываться служить с ним вместе литургiю. Вот тогда-то и началось то, о чем говорит о. Климент,  что иноки фиваидскiе «забегали по Святой Горе». Но «забегали они» - не ради агитацiи, а для того, чтобы успокоить свой смущенный дух, возмущенный отрицанiем Божества Имени Господня, которое они услыхали из уст о. Алексея  Киреевского. 

     К кому же побежали иноки? Побежали они к уважаемым подвижникам; побежали они к людям , известным своей начитанностью, своим образованiем на Афоне, чтобы сообщить им и пожаловаться на то, что они услыхали от о, Алексея. Но подвижники простецы афонскiе не нашли у высокообразованных иноков того, чего искали, ибо высокообразованные иноки оказались единомышленниками с о. Алексеем, и спор распространился. Тогда иноки обратились к монастырским властям с жалобами на неслыханные дотоле мненiя, но те, не имея ни достаточного духовного опыта, ни богословской образованности, и. кроме того, подстрекаемые Агафодором, положились на мненiе образованных единомышленников о. Хрисанфа и о. Алексея и не дали должного разрешенiя начавшемуся спору. От этого смута еще больше увеличилась. Ревнующий не по разуму и оскорбленный отношенiем к нему простецов и необразованных пустынников, которых он называл «лапотниками», «сухарниками», о. Алексей стал писать своему покровителю архиепископу Антонiю Храповицкому, представляя ему всю начавшуюся смуту в своем освещенiи и оклеветывая пустынников, которые якобы обожествляют самые звуки и буквы имени «Iисус]», в отвлечении от Бога.  Дав веру этой клевете, архиепископ Антонiй письменно похвалил о. Алексея за его ревностную проповедь (вопрос: чего? – увы, не веры, но неверiя во Имя Господне), утешал его «в переносимых им ради этой проповеди обидах и скорбях, причиняемых ему темными, необразованными фанатичными мужиками - фиваидцами, и поощрял его продолжать свою деятельность в прежнем духе.

  Таково истинное начало смуты. Читатель может видеть, как несогласно с правдой и насколько тенденциозно утвержденiе о. Климента, будто во всем виновата книга «На горах Кавказа», и как ложно то, что он рассказывал, что, будто бы, «усвоив ученiе о. Иларiона, помянутые иноки стали распространять его в своем скиту в Фиваиде. Первое время пропаганда не имела успеха, так как из среды фиваидцев выступили противники этого нового ученiя, вследствiе чего начались в скиту религиозные пререканiя и споры. Имябожники повели против противников своих агитацiю: злословили их всюду и от всех требовали бегать от них, как от заразы»… И затем о. Климент добавляет: «таким образом получилось начало насилiя».

      Но и это неправда. Начало насилiя произошло совсем не так. Фиваидцы тут не при чем. Начало последовало от заправил Пантелеймоновского монастыря, духовника Агафодора и покорного ему игумена Мисаила. И на самом деле, какое насилiе могли бы применить подначальные скитяне к властным имяборцам: о. Алексею, о. Хрисанфу, о. Феофану, о. Агафодору и к другим. О. Хрисанф пребывал в другой обители. О. Феофан жил на другом конце Афона самостоятельно и был недосягаем для пустынников фиваидских. И тем более, недосягаем был для пустынников действительный глава всего Пантелеймоновского монастыря о. Агафодор. Может быть, о. Климент называет насилiем то, что пустынники стали сторониться о. Алексея и бегать от него, и осуждать его мнения пред другими, но это насилiем назвать никак нельзя. Нельзя назвать эти действiя ни пропагандой, ни агитацiей, которая велась бы якобы пустынниками по какому-то заранее обдуманному плану, ибо это было всецело стихийным проявленiем оскорбленного духовного чувства каждого.  Каждому благочестивому простецу казалось грешным брать благословенiе во Имя Господне от того лица, которое заведомо хулило Имя Господне, и для их духовного чувства тягостным ощущалось присутствованiе за божественной литургiей, которую служил хулитель. Однако во всех прочих сношенiях с о.Алексеем иноки не позволяли себе никаких дерзостей и не наносили ему никаких оскорбленiй. Но где же настоящее начало насилiя? Начало насилiя произошло тогда, когда о. Агафодор побудил игумена Мисаила начать репрессивные действiя против тех, которые отказались брать благословенiе у  о. Алексея или отказывались от сослуженiя с ним. Вот тут-то и началось истинное насилiе со стороны мощных и властных игуменов, поощряемых к тому же архиепископом Антонiем Храповицким. И вот начались изгнанiя из скита, запрещенiя священнослуженiя, отлученiя от св. причастiя, наложенiе разных дисциплинарных взысканiй. Так, например, iеродиакон Марин за то, что отказался в Великом посту 1912 года служить вместе с о. Алексеем был отлучен игуменом Мисаилом на 3 года от священнослуженiя, лишен права носить куколь и переведен на низшее послушанiе, на кузню. За 1911 год было удалено или вынуждено к удалению из скита 8 лиц за несогласiе в мненiях с отцом Алексеем. Но где же те насилiя со стороны имяславцев, о которых говорил о. Климент? Пусть укажет хоть одно. В действительности и инициаторами афонской смуты, и пропагандистами «нового догмата», и агитаторами, отнявшими мир у Святой Горы, и насильниками, и злыми клеветниками, злословящими убогих иноков фиваидских, явились афонскiе имяборцы, а не имяславцы: явилась кучка лиц, державших в своих руках власть в союзе с высокообразованными интеллигентами и полуобразованными полуинтеллигентами афонскими, и эта сторона, в противность утвержденiя о. Климента, явилась стороной нападающей, имяславцы же, безправные, убогiе и малообразованные в светских науках, но глубоко начитанные в святоотеческих книгах и опытные в подвиге молитвы, - явились стороной обороняющейся, каковой они суть и доселе.

II.

      Несуразно и противоположно истине объясненiе о. Климентом происхожденiя афонской смуты вообще и объясненiе его обо всем, что произошло затем в Андреевском скиту, чему он придает характер бунта, поднятого мною.

      До обостренiя дошел спор в Фиваиде к Пасхе 1912 года. В течение трех лет, как продолжался спор, я никакого участiя в нем не принимал, и даже не был знаком с ближайшими деятелями спорящих сторон, ибо жизнь я вел весьма замкнутую, безмолвную, одинокую, всецело был занят своим подвигом, за ограду обители никогда не выходил, и не только не знал  лиц других обителей, но даже и в своей обители многих иноков не знал по имени, держа себя совершенно в стороне от всех дел. Не знал  я также и того, что делается не белом свете, ибо абсолютно никаких журналов, ни газет  не читал. После рукоположенiя моего в iеромонахи в 1910 году я с благословенiя своего игумена в 1911 году отправился в Абиссинию, дабы посетить моего воспитанника, которого я некогда брошенным и раненым младенцем подобрал во время одной из экспедицiй, совершенных мною совместно с абиссинскими войсками в неведомых странах Африки. Этого мальчика я вывез в Россию, крестил, воспитывал, а затем по совету о. Iоанна Кронштадтского  возвратил его на родину, и теперь, после трехлетней разлуки с ним, желал его повидать и преподать ему причастие св. тайн, которого он там за неимением православных священников иметь не мог. Пробыв около года в Абиссинии, я возвратился в январе 1912 года и повел свой прежний замкнутый образ жизни и продолжал бы, вероятно, его и поднесь, если бы Промыслу Божiему не угодно было выдвинуть и мое убожество и непотребство на защиту всесвятейшей святыни, данной человеку, - Имени Господня, - и удостоить мое недостоинство славной доли соучастия быть гонимым за Имя Господне вместе с истинными рабами и исповедниками Iисус] Христовыми имяславцами афонскими.

      Но насколько в Фиваиде истинным виновником смуты был о. Алексей Киреевскiй и его проповедь имяборческих мненiй, которая возмутила дух истинных православных, настолько же и в Андреевском скиту истинными возбудителями смуты были такие же проповедники имяборчества, единомышленники о. Алексея Киреевского, монаха Хрисанфа и других – отцы: Климент, Меркурий и Иероним. Насколько в Фиваиде скитяне исповедники Божества Имени Господня были стороной обороняющейся, а имяборцы стороной атакующей, настолько же и в Андреевском скиту атакующей стороной был о. Iероним; мне же пришлось только защищаться, вернее, защищать Имя Господне от посягательств на его Божество и силу имяборцев. Если в Фиваиде скитяне были выведены из своего покоя хульными выходками имяборцев, то из Андреевского скита они были выведены хульными словами архимандрита Iеронима и его единомышленников Климента и Меркурiя. В Фиваиде возмущенiе разрослось благодаря репрессiям, примененным игуменом Мисаилом против защитников Имени Господня, ибо эти репрессiи сделали для всякого простеца очевидным имяборческiй образ мыслей своего начальства, несогласный в корне с исконным образом мыслей братiи об Имени Господнем. В Андреевском же скиту возмущенiе было вызвано преследованiем о. Iеронимом некоторых исповедников Имени Господня.

      Но о. Климент хочет приписать всю вину возмущенiя Андреевского скита моей якобы агитацiи. Не надо быть особо внимательным, чтобы видеть несуразность приписываемого мне о. Климентом участzя в афонской смуте. О. Климент  сам говорит, что при начале смуты я никакого участiя в споре не принимал и только в 1912 коду вступил в ряды «имябожников». После «появленiя рецензiи Хрисанфа, - пишет он, - ряды имябожников стали редеть», - и вот оставшiеся Имябожники пошли вербовать в свою рать «лицеиста» Антонiя Булатовича, который дотоле стоял якобы на стороне имяборцев, но по усиленной просьбе имябожников, «в конце концов, уступил им» и стал в ряды имябожников, где проявил необычайно кипучую деятельность, развил новый догмат о. Иларiона, увлёк за собою всю Афонскую гору, закидав ее своими прокламациями, наполнив ее проповедями своих агентов, составил и систематически осуществив коварнейший план завладенiя всеми афонскими обителями и смещенiя всех игуменов и т. п. «Имябожники, продолжает о. Климент, - знали, что в Андреевском скиту есть лицеист, к которому они и обратились с просьбою выступить на защиту нового догмата. Однако о. Булатович оказался противником его, встретил их весьма недружелюбно и на первых порах сильно противился им… но после немногих пререканий о. Булатович согласился с ними и принял новый догмат, и стал во главе защитников имябожнической ереси. Это было в феврале 1912 года». Затем он проявил, по словам о. Климента, «такую небывалую кипучую деятельность, что увлек за собою все монашество и перевернул вверх дном всю Святую Гору…»

      Но спрошу читателя: возможно ли психологически на самом деле что-либо подобное?  Возможно ли, чтобы человек, будучи противных религиозных убежденiй, ради одной только просьбы каких-то неизвестных ему иноков, обиженных на какую-то «рецензiю» и несогласных с мненiями, высказанными в ней, - возможно ли, чтобы этот человек, который сначала принял этих иноков недружелюбно, считал их прельстившимися, затем, ради одной только просьбы их, уступил им в своих убежденiях, переменил их после немногих пререканiй, и в угоду им, ни с того, ни с сего, внезапно, сделался бы главой того движения, в котором он три года не принимал никакого участiя, а затем, вдруг, развил бы высказанное ими мненiе в целое богословское ученiе, написал бы в защиту его целый ряд книг и брошюр, которые о. Климент называет «прокламациями», увлек бы своей проповедью массу народа, составил бы и осуществил сложный и коварный план захвата власти в двух обителях, - и все это в течение нескольких месяцев… Конечно, то, что утверждает о. Климент, есть совершенная нелепость – психологически, и невозможность – фактически; и очевидно, что как в описании начала смуты о. Климент, «не желая правды сказать и не умея гладко соврать», умолчал об истинных причинах смуты, так умолчал он о них и в Андреевском скиту.

       Но восстановим эти замалчиваемые событiя. Я уже говорил, что в скиту я жил весьма замкнуто и сосредоточенно, ни с кем почти общенiя не имел, не интересовался текущими событiями, ничего постороннего не читал и никуда не выходил. Когда в 1908 году появилась книга о. Илариона и о. Агафодор начал свою агитацию против нее, то он между прочим прислал один экземпляр этой книги игумену Iерониму с следующей аттестацией: «очень вредная книга, написанная в духе Фаррара», которую он предлагал отдать для раскритикования, между прочим, и мне. Поэтому о. Iероним, призвав меня, сказал, что вот он получил из Пантелеймоновского монастыря книгу «На горах Кавказа», о которой ему пишут, что она вредная и написанная в духе Фаррара, и предлагает прочитать ее и письменно изложить  мое о ней суждение и указать, что в ней худого. Я во исполнение долга послушания стал читать ее. Дойдя до утверждения о. Иларiона, что сущность и действенность молитвы Iисусовой зиждется на силе призываемого Божественного Имени Господа Iисуса Христа, к которому молящiйся должен относиться, как к Самому Господу Iисусу, и которое есть Самъ Онъ Господь Iисусъ Христосъ, я соблазнился этими словами и мне они показались неправильными. Но, читая дальше, я увидал с удовольствiем прекрасно изложенное святоотеческое учение о молитве Iисусовой. Так как игумен приказал мне письменно изложить мое суждение об этой книге, то я решился, во-первых, написать письмо о. Иларiону, в котором протестовал против этого выражения: «Имя Господа Iисуса Христа Самъ Господь Iисусъ Христосъ», - ибо для моего, тоже несколько отравленного рационализмом,  ума и тоже оскудевшего страха и благоговенiя к слову и к Имени Божiему соблазнительным показалось, каким образом то имя, которое произносится моими устами, мыслится моею мыслью, может быть Самимъ Богомъ. «Не есть ли такое утверждение о. Иларiона обожествление твари»? подумалось мне. Эти мысли я высказал в моем письме о. Иларiону и положил письмо под образами с намеренiем отнести его к игумену и затем послать по первой почте о. Иларiону. Но когда я написал это письмо, то на меня навалилась какая – то особенная сердечная тягость и какая-то безконечная пустота, хладность и темнота овладели сердцем. Чувствовалось оставление благодатью Божiей; молитва сделалась бездейственной, богослужение не доставляло утешенiя. Я страдал, но причину этого страданiя не понимал и не подозревал того, что виной ему было отрицание мною Божества Имени Господня. Очевидно, что и мне предстояло бесповоротно отступить от Имени Господня подобно тому, как отступили Хрисанф, Алексей, Феофан и другие интеллигенты и полуинтеллигенты на Афоне и в России, если бы не спасла меня молитва моего незабвенного духовного отца, Iоанна Кронштадтского. Отпуская меня на Святую Гору, он мне сказал несколько прозорливых предсказаний, относившихся и до сей имяборческой ереси, которые и сбылись, и однажды вручил мне свою книгу со словами: «Вот  тебе в руководство». Эту книгу я получил при следующих необычных обстоятельствах. 26 августа 1903 года мы вместе с моим бывшим игуменом о. Георгiем приехали в Кронштадт, желая повидать дорогого батюшку. Но его не было дома. Он был в Петрограде и должен был приехать только вечером. Проходя мимо его дома, я мысленно пожелал: «хоть бы мне батюшка дал какое-нибудь словечко в руководство». Вечером о. Iоанн приехал, и мы с о. Георгiем пошли к нему на квартиру. Нас впустили, и о. Георгiй прошел к нему в комнату, а я, как смиренный послушник, остался ждать на кухне, не дерзая беспокоить батюшку в такой позднiй час. Там я сидел в ожидании, пока выйдет о. Георгiй, и, счастливый тем, что побывал хотя на квартире у дорогого батюшки, мирно сидел в уголочке и занимался Iисусовой молитвой. Каково же было мое удивленiе, когда вдруг сам о. Iоанн пришел на кухню и, направившись ко мне, ласково приветствовал, поцеловал и повел к себе в комнаты. Спросив меня о моем духовном житье-бытье, он вдруг повернулся, побежал в другую комнату и оттуда вынес свою книжку и, вручая ее мне, сказал: «Вот тебе в руководство». Не надо говорить, как я был осчастливлен этим даром, с которым я, конечно, не расстаюсь и поднесь, и вот эта-то книжка воистину руководствовала меня ко спасенiю от  той увлекательной и тонкой ереси приравниванiя Имени Господня слову человеческому, которою враг ополчился против православiя в последние дни. Итак, страдая духом и не находя себе места, я как-то случайно остановил взор свой на этой книжке о. Iоанна «Мысли христианина», взял ее в руки и, машинально открыв, увидал перед глазами своими следующие слова: «Когда ты про себя в сердце говоришь или произносишь Имя Божiе, Господа, или Пресвятой Троицы, или Господа Саваофа, или Господа Iисуса Христа, то в этом Имени ты имеешь все существо Господа: в нем Его благость безконечная, премудрость безпредельная, свет неприступный, всемогущество, неизменяемость. Со страхом Божиимъ, с верою  и любовью прикасайся мыслями и сердцем к этому всезиждущему, всесодержащему, всеуправляющему Имени. Вот почему строго запрещает заповедь Божiя употреблять Имя Божiе  всуе, потому, то-есть, что Имя Его есть Онъ Самъ – единый Богъ в трех лицах, простое существо, в едином слове изображающееся и в то же время  не заключаемое, то–есть не ограничиваемое им и ничем сущим. Великiе Имена: Пресвятая Троица, или Отецъ, Сынъ и Святой Духъ, или Отецъ, Слово и Святой Духъ, призванные с живою, сердечною верою и благоговением, или воображенные в душе, суть Самъ Богъ и низводят в нашу душу Самого Бога в трех лицах» (стр. 46).

       Я изумился, перекрестился и, возблагодарив Бога за вразумленiе, немедленно же разорвал мое письмо к о. Иларiону и сжег его, и тут же отнялась от меня та безутешная тягость сердечная, которая меня так обременила после написанiя письма, и я снова пришел в свое прежнее духовное устроенiе. Книгу я отнес к о. игумену со словами, что худого в ней ничего не нашел, что ученiе о молитве Iисусовой изложено в ней прекрасно, весьма легко и удобочитаемо,  и что общего с Фарраром в ней абсолютно ничего нет, но, наоборот, книга весьма духовна и написана в духе святых отцов. Затем я возвратился к моим обычным занятiям и больше этим вопросом не занимался. Все это произошло, насколько я помню, весною 1909 года. Ни о. Хрисанфа я не знал и о нем тогда еще ничего не слыхал, не был я также знаком с кем-либо из фиваидцев. В 1910 году в Андреевскiй скит поступил один иеродиакон из Фиваиды и поселился подобно мне в особой каливе в роще скита. Он стал посещать меня, и от него я узнал впервые о происходившем в Фиваиде волненiи. Он же привел ко мне однажды и зашедшего к нему фиваидца. В 1911 году я поехал в Абиссинию и вернулся 8 января 1912 года. Здесь, опять-таки  через этого iеродиакона, я узнал о тех гоненiях, которым подвергались Фиваидцы  со стороны из начальства за исповеданiе Имени Господня и которые вынудили покинуть скит многих фиваидцев и выехать на Кавказ. От него я узнал и о той деятельности о. Алексея и иноков–интеллигентов, которая так возмутила простецов-скитян. Этот же  iеродиакон познакомил меня и с возмутительной корреспонденцiей, посланной в «Колокол» иноком Динасiем, в которой этот полуинтеллигент оклеветал фиваидцев как обожествляющих якобы самое тварное Имя Господне, то-есть по внешней его стороне; принес мне также этот iеродиакон книжку «Русского Инока» с пресловутой «рецензiей» Хрисанфа; наконец, привел он ко мне также впервые скитян старца Иринея и iеромонаха Феодорита, которые мне плакались на прискорбное и бедственное положенiе их и поведали о тех глумленiях и возмутительных выходках имяборцев, которые так возмутили скитян. Я отнесся с большим сочувствiем и состраданiем к этим инокам и, узнав их образ мыслей, я не только не отнесся к ним враждебно, как то приписывает мне о. Климент, но, напротив, с самого начала выказал мое полное единомыслiе с ними в пониманiи Имени Господня, ибо если в начале, благодаря ходячей клевете, пущенной интеллигентными имяборцами, что мужики-скитяне самое тварное имя «Iисусъ» за Бога принимают и ему от Бога отдельно поклоняются, я мог и допустить возможность (у них) такого извращения веры, но, побеседовав с ними, я убедился, что это клевета, и поэтому счел своим долгом вступиться в защиту их и взяться за перо для обличения этой клеветы и для возраженiя против начинающих господствовать имяборческих мненiй об Имени Господнем.

      Каковы же были мои первые шаги в той «кипучей деятельности», о которой говорит о. Климент, и каковы же были те мои первые агитацiонные действiя и прокламацiи, которыми я стал возмущать, по его словам, гору Афонскую? Во-первых,  строго соблюдая обет послушанiя, я обо всем поведал своему игумену о. Iерониму и испросил его благословенiе написать в журнал Андреевского скита статью в защиту Имени Божiя. Получив это разрешение, я написал статью под заглавием «О почитанiи Имени Божiя», и с благословенiя о. Игумена, который прочитал и подписал ее, послал ее в Одессу в редакцiю журнала, в котором она с разрешения цензора и была помещена. Вопрос о имени Божiем, который сначала был для меня столь неясен, стал для меня все более и более выясняться, когда я во время богослуженiя вникал в слова возгласов, молитв и псалтири, ибо я всюду наталкивался на  явные свидетельства Церкви о особом почитанiи ею Имени Божiя и на особое значенiе, которое придавалось имени Господню в богослуженiи. Эти мысли я и высказал в первой моей статье – в первой «прокламацiи», - как называет о. Климент. Однако богословская глубина вопроса мне еще открыта не была. Тогда же была послана мною в «Колокол» статья в опровержение клеветы на иноков фиваидских, в которой я вместе с опроверженiем клеветы высказал истинный образ нашего пониманiя Имени Господня, как не отделимого от Бога, и пониманiе нами «Имя Божiе  - Самъ Богъ» в том же смысле, в каком о. Iоанн Кронштадтский говорит, т. е. в смысле присутствия Бога в Имени Своем». «Колокол» этой моей статьи не поместил. В Великом посту 1912 года мною написана была статья о молитве Iисусовой и о Имени Iисусовом, и с благословения игумена Iеронима, послана в Петроград в духовно-цензурный комитет и с разрешения его отпечатана. Затем постепенно стали выходить в свет рецензiи о. Хрисанфа, которые услужливый iеродиакон приносил мне для прочтенiя. Мнения о. Хрисанфа об Имени Господнем, которые он высказывал в этих статьях, глубоко возмутили меня. Но еще более возмутила меня статья архиепископа Антонiя Храповицкого, помещенная там же. Сердце мое мне говорило, что эти хуленiя на Имя Господне требуют возраженiя. Но кому было возражать? На Афоне – некому; в Россiи же – кто дерзнет. Оставить же без возраженiя эти хулы на Имя Iисусово будет значить не только распять это Имя, но и в конец убить его и похоронить. Эти побужденiя внушали мне желанiе предпринять словесную защиту Имени Господня, и это произошло совершенно независимо от каких-либо просьб фиваидцев или от каких – либо других побужденiй. Но, чувствуя свою неподготовленность к такому великому делу, которое о. Климент называет «развитiем нового догмата», высказанного о. Иларiоном, в «целое ученiе», и сознавая свое недомыслiе о сей великой богословской тайне, я, скорбя, что некому вступиться в защиту Имени Господня, усердно молил Господа открыть ум мой к разуменiю тайны сей. Особенно молился я о сем ежедневно на Святой неделе, когда бывают открыты раки с мощами многочисленных угодников Божiих, апостолов, святителей, мучеников и преподобных. Прикладываясь к мощам каждого угодника, мысленно усердно молился ему о сем. И вот повторилась неожиданно моя старая болезнь глаз – воспаленiе сосудистых оболочек, которая на два месяца заключила меня в темную келью, в особое безмолвiе и особое уединенiе. Однако, еще в теченiе почти месяца я все–таки выходил к литургiи и литургисал ежедневно, но потом и это сделалось для меня совершенно невозможным. В полном одиночестве и бездеятельности я, пребывая в темной кельи, конечно, сосредотачивал мысль свою на захватывающем душу предмете. Вспоминал относящiеся до сего слова Писанiя, свидетельства св. отцов, и мысль моя стремилась к тому, чтобы уяснить себе  ту истину, которую я принял на веру, что Имя Господне таинственно и духовно есть Самъ Господь Богъ, присутствующiй во Имени Своемъ. Каково могло быть это присутствие?  И вот однажды в легком тонком полусне я явно услышал следующее мысленное рассуждение: «Азъ есмь истина и истина есть Азъ. Имя Божiе  есть истина о трiиностасной истине, ибо Азъ есмь истина, и Отецъ Мой истинен есть, и Духъ Святой есть Духъ истинный». Это рассуждение, представляющее из себя сочетание евангельских свидетельств Господнихъ, сделало для меня сразу ясной ту тайну, постичь которую я так желал, но был не в силах постичь ее собственным своим умом. Мгновенно очнувшись, я вскочил с постели и, нащупав в темноте лист бумаги и карандаш, немедленно на ощупь написал открывшееся мне рассуждение, в котором был ключ к разрешению тайны Божества Имени Господня. В то время и игумен Iероним, которого я почитал и любил и пользовался тогда его взаимным почтенiем и любовью, что он выражал особыми знаками его вниманiя, неоднократно посещая меня во время моей болезни, тоже разделял мое пониманiе Имени Господня.

      Онъ тогда говорил: «Если о. Iоанн сказал, что Имя Божiе – самъ Богъ, то так и следует верить, ибо о Iоанн был муж особо благодатный». Высказывался он также о том, что никогда не согласится  с мненiями имяборцев, что имя «Iисусъ» есть простое  имя человеческое и только недавно существующее, ибо у св. Дмитрiя Ростовского ясно сказано, что имя «Iисусъ» от Предвечного Совета предуготовано, на небесех написано и доселе хранимо».

      Однажды о. Iероним принес мне даже им самим найденное свидетельство у св.  Iоанна Златоуста, в котором св. Iоанн в толковании первой главы послания к римлянам и слов, что апостолы были посланы проповедывать «в послушание веры во имя Господне», - говорит, что Имя Господне «само требует к себе веры», ибо творит чудеса.

      В мае месяце ко мне зашли фиваидцы и выражали свою глубокую скорбь по поводу того, что их так оклеветали о. Алексей и о. Денасiй архiепископу Антонiю и последнiй дал веру этим клеветам, поместив в «Русском Иноке» их статьи и рецензiю о. Хрисанфа. Я тогда решил написать открытое письмо архiепископу Антонiю, в котором от имени фиваидцев оправдывал в возводимых на них клеветах и почтительно просил владыку поместить это письмо в «Русском Иноке».  Привожу полностью это письмо.

                                   «Ваше Высокопреосвященство. Благословите, Владыко Святой,                

     «Припадая к стопам вашим, просим вас с кротостью выслушать объясненiе того заблужденiя, в которое впала редакцiя «Русского Инока», доверившись неверным сведенiям об иноках фиваидских и о книге о. Иларiона «На горах Кавказа», доставленным вам iеромонахом Алексеем Киреевским и иноком Хрисанфом. На основании их слов вы изволили признать книгу о. Иларiона «вредной и опасной», а пустынников фиваидских – прельстившимися именем Iисусовымъ, которое они якобы почитают Богомъ по существу и молятся имени сему, а не Самому Господу Iисусу Христу, присущему во имени Своемъ…

      «Позвольте, владыка святой, вам доложить, что это совершенно не верно и есть невольная клевета, в которую впали по какому-то роковому недоразуменiю иноки Хрисанф и Алексей»

      «Одному Богу свойственно не ошибаться; и мы, ведая смиренномудрiе российских святителей, чуждых самомнительной непогрешимости католических пап, дерзаем надеяться, что и вы, ваше святительство, дадите место в «Русском Иноке» и чрез него разглашенной десятку тысяч его читателей».

      «Имя Божiе  есть Самъ Богъ», говорим мы и о. Иларшон. «Имя Iисусъ – Самъ Господь Богъ Iисусъ Христосъ». Противники же наши, услыхав эти слова, соблазнились ими и, не поняв или не пожелав понять, в каком смысле это говорим мы, укорили нас в нарушении второй заповеди о несотворении себе кумира, поняв эти слова, как «обожение имени» и «воплощенiе имени в самую сущность Божества». Считаем долгом, во - первых, сказать, что  это выраженiе принадлежит не нам и не о. Иларiону,  но принадлежит облагодатствованнейшему приснопамятному россiйскому пастырю о. Iоанну Кронштадтскому: «Когда ты про себя в сердце говоришь или произносишь Имя Божiе , Господа или Пресвятой Троицы, или Господа Саваофа, или Имя Господа Iисуса Христа, то в этом Имени ты имеешь все существо Господа: в нем его благость безконечная, премудрость безпредельная, свет неприступный, всемогущество, неизменяемость. Со страхом Божиимъ, с верою и любовью прикасайся мыслями и сердцем к этому всезиждущему, вседержащему имени. Вот почему строго запрещает заповедь Божия употреблять Имя Божие  всуе, потому, т. е., что Имя Его есть Онъ Самъ, единый в трех лицах, простое существо, в едином слове изображающееся и заключающееся, и в то же время не заключаемое, т. е. не ограничиваемое им и ничем сущим»

      «Великiе имена:  Пресвятая Троица или Отецъ, Сынъ и Святой Духъ, или Отецъ, слово и Святой Духъ, призванные с живою сердечною верою и благоговением, или воображаемые в душе, суть Самъ Богъ и низводят в душу нашу Самого Бога в трех лицах» (О. Iоанна Кронштадтского «Мысли христианина». С. 46-47). Это суть слова облагодатствованного и опытного молитвенника, ощутительно познавшего, сколь действенно, величественно и сладостно призванiе Имени Божiя и Имени Iисуса чистым сердцем, духом и истиною, ибо тогда Самъ Iисусъ Христосъ ощущается и созерцается умно-сердечным оком во Имени Своем. В этом смысле и говорил о. Iоанн Кронштадтский, о. Iларiон, и мы все, что Имя Божiе  есть – «Самъ Богъ». Но ни о. Iоанн Кронштадтский, ни кто-либо из нас, как то видим из вышеприведенных его слов, подчеркнутых нами, не возводим имени Божiя, т.е. букв и звуков, по существу на степень Божества отдельно от Бога и не поклоняемся имени «Iисусъ» отдельно от Бога, как в том нас укоряет Алексей Киреевскiй и инок Хрисанф»

      «Позволим себе спросить о. Алексея Киреевского, слыхал ли он когда-либо, чтобы кто из пустынников молился: «Имя Iисусъ, помилуй мя»?.. Не слыхал ли он, наоборот, что все молимся: «Господи Iисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя», веруя, что, призвав Его Имя, имеем и Его Самого, тайно и незримо и неотделимо от имени Своего в нем присутствующего и скоропослушающего молитвы наши».

      «Рецензия инока Хрисанфа вся построена на опроверженiи слов, что «Имя Божiе  есть Самъ Богъ», которые инок Хрисанф не потрудился понять  в должном смысле».

      «Позволим себе спросить: откуда он взял, что о. Иларiон «воплощает имя в самую сущность Божества»? Мы этого у о. Иларiона в книгах нигде не нашли; но из того самого текста, который в подтвержденiе этого своего заключенiя инок Хрисанф приводит, мы видим совершенно обратное, ибо о. Иларiон ясно выражает мысль, что Господь Iисусъ Христосъ присутствует в Имени Своем. И в этом смысле он говорит, что Имя Его есть Самъ Богъ по существу, ибо если бы была речь о воплощении самого имени в сущность Божества, тогда слово «присутствует» было бы неуместно».

      «Так же ясно выразили это положение пустынники фиваидские в следующем исповеданiи своей веры во Имя Господа, которое представили они своему игумену на соборном разбирательстве их спора с о. Алексеем Киреевским о Имени Iисусовомъ».

      Исповеданiе  «Верую и исповедую, что в Имени Iисусъ Христосъ присутствует самъ Онъ наш Спаситель Господь Iисусъ Христосъ невидимо и непостижимо, и в сей своей сердечной вере утешаю себя Божественным изречением моего дражайшего Искупителя, который сказал: «Якоже веровал еси» и «веруешь», «буди тебе по вере твоей».

      «Божественнейшее и святейшее Имя «Iисусъ» называю Богомъ по своей сердечной вере, что оно неотделимо и не может быть  отъято от Господа Бога и Спасителя  нашего, Iисуса Христа, но едино с Нимъ» (о. Алексей Киреевскiй, однако, с этим исповеданiем не соглашается).

      «Инок Хрисанф «убоялся страха идеже не бе страх», в конце своей рецензiи он угрожает нам быть отверженными на Страшном суде Христовомъ за то, что мы поклоняемся имени «Iисусъ», а не Самому Господу Iисусу Христу, что, как вы, владыко  святый ныне сами видите из выше написанных строк, есть лишь плод его  воображенiя и ничем с нашей стороны не подтверждается. И посмотрите, в какую он сам впадает хулу: он дозволяет себе живую веру в  таинственное и неотделимое, или, так сказать, соприсносущное и воипостасное присутствие Божие  во Имени Своемъ приравнять  пантеизму, т. е. безбожному зловерiю, будто  Богъ присущ всякой твари… Итак, до какой же степени он этим унизил достопоклоняемое и Божественное и зиждительное и спасительное и страшное Имя Божiе, приравняв его всякой твари и отняв от него всякую Божественность…»

      «Всякое Слово Божие  «Духъ есть и живот есть» и исполнено животворящей силы Духа Святого; не тем ли паче Имя Божiе. Итак, столь уничижив Имя Божiе  и Имя Господа Iисуса Христа не похулил ли он также и Духа Святого, не отверг ли он этим и заповедь о вере во Имя Господа Iисуса Христа, о которой столь ясно свидетельствует св. апостол и евангелист  Iоанн Богослов: «заповедь его та, чтобы мы веровали во Имя Сына Iисуса Христа и любили друг друга, как он заповедал нам» (1 Ин. 3, 23). Итак, откуда же он взял, что мы само имя «Iисус]» обожаем и самому имени «Iисусъ» отдельно от Господа Iисуса Христа молимся…

      «Изыми первее бревно (неверия и хулы) из очесе твоего, и тогда узришь изъяти сучец (мнимого имяпоклонства) из очесе брата твоего» (Мф. 7, 5).

7 мая 1912 г. Святая гора.   «Иноки афонские».

Комментарий о.Антония о результате «Посвящения»

      Но это письмо не возымело желанного действiя и не только не разубедило архиеп. Антонiя в клевете имяборцев на имяславцев, но возбудило его недовольство и гнев против меня, дерзнувшего выступить с защитой Имени Господня. Это письмо не было им помещено в «Русском Иноке», но в ответ фиваидцам он написал слащавое письмо, в котором убеждал покориться во всем игумену Мисаилу и не противиться против тех неприемлемых мненiй, которые высказывались  афонскими имяборцами.

      Болезнь глаз не только не проходила, но ухудшалась, и воспаление перешло и на другой глаз. Тогда в отчаянiи я решился на крайнее средство и, несмотря на то, что дневной свет и ветер были для меня нестерпимы,  взял палку  и пошел на другой конец Святой горы в пещеру к угоднику Св. Нилу Мироточивому искать у него благодатной помощи в моей неисцелимой болезни. Возвратился я оттуда через три дня, к общему удивленiю всех, здравым и зрячим и немедленно же приступил к писанiю моей апологiи. Между прочим, во время моего  богомолья мне  совершенно случайно, если вообще считать допустимыми в мiре случайности, пришлось переночевать на келии св. Григория Паламы и отслужить  литургию в церкви его имени. Этот святой известен, как защитник того же самого догмата, который ныне защищаем мы.

      Хотя острое воспаление моих глаз и прошло, и я получил возможность свободно писать на пишущей машине, но перечитывать  писанное я мог только с большим трудом и с большой опасностью, тем более невозможным было для меня чтение многочисленных и многотомных творений св. отцов. Но Господь неожиданно послал мне неведомых помощников, которые, узнав, что я взялся за словесную защиту Имени Господа, стали пересылать мне те свидетельства разных св. отцов, которые они находили в их творениях. Мое сочинение я одновременно переписывал на восковых листках и отпечатывал на гектографе в 75 экземплярах. В этом деле мне нашелся неожиданный помощник в лице брата Павла (Григоровича, кавказского пустынника, бывшего штаб-ротмистра Переяславского драгунского полка), который приехал посетить Святую гору. Он зашел ко мне, и мы с ним подружились, сошлись во мнениях, и он сделался моим драгоценнейшим сотрудником.

      23-го июля, в день Владимирской Матери, особо почитаемой мною, апология моя была закончена, и в то же время началось преследование меня о. Iеронимом и имяборцами. Как видите, мне, совершенно неподготовленному в богословiи, пришлось выступить против таких авторитетов современной иерархiи, как архиепископ Антонiй и другие лица. Это мне и ставилось в укор моими противниками, которые мне указывали на то, что как я смею, не будучи богословом, возражать против такого ученого богослова, как доктор богословiя архиепископ Антонiй волынскiй, и укоряли меня за это в крайней гордости и в крайнем самомненiи.

      Эти слова, конечно, могли бы меня смутить и заставить отказаться от взятой на себя защиты Имени Господня, если бы я не имел того удостоверенiя, которое я нашел в словах   о. Iоанна Кронштадтского, и не имел бы еще и других, утверждающих во мне глубокое убежденiе в истинности моего пониманiя, удостоверенiй Божiих, которые придавали мне ту необходимую твердость и непоколебимость, которая и могла меня удержать от колебанiя при столь страстном оспариванiи мнимыми великими человеческими авторитетами той глубочайшей и тончайшей истины, как непостижимое таинственное Божество Имени Господня. Одним из таких духовных подкрепленiй было поведанное мне пустынником Евонмiй виденное им виденное. В Страстной  четверг, возвратившись от святого причастия и задремав, он увидел себя в соборе Андреевского скита, там узрел он Владычицу, окруженную сонмом святых, которая подошла к нему и сказала, указывая рукой в сторону моей келии: «Скажи Антонию, что Я здесь Сама благодетельствую». Пустынник Евонмiй спросил Владычицу: «Какому Антонiю?» - Владычица ответила: «Тому, который в саду, к которому ты ходишь». Затем мгновенно увидал себя Евонмiй в моей келии и  увидал меня сидящим за книгой, в которой страницы были напечатаны в два столбца, причем один столбец был напечатан черной, а другой красной печатью. Я же  сидел над книгой, вдумавшись, и сказал: «Это надо разобрать». И действительно, только благодатная Божественная помощь могла сделать для меня возможным разобраться в столь глубоком и тонком вопросе.