III.

      Из изложенного мною истинного описанiя моей деятельности на Афоне от февраля до конца июля 1912 года читатель может убедиться в том, как извращено это в описанiи о. Климента, который говорит, будто я по советам «лапотников» составлял «брошюрки и листки и раздавал их афонитам» и моими «тенденцiозными сочиненiями подорвал веру простецов в рецензiю Хрисанфа», - которую, между прочим, я прочел только два года спустя после того, когда ее прочли и осудили фиваидскiе простецы. «За ним, - говорит о. Климент, двинулась простодушная, за немногими исключенiями невежественная толпа, готовая идти за ним (т. е. за мной) всюду  без отчета» - и в виду этого «игумен решил принять меры против пропаганды  Булатовича». О том, сколь вымышлено это объясненiе   о. Климентом воздвигнутого о. Iеронимом против меня гоненiя, видно из слов самого           о. Климента, сказанных  через одну страницу ниже, что, несмотря на мою агитаторскую, якобы, деятельность, несмотря на действiя каких-то моих  агентов, которые якобы вербовали для меня сторонников, несмотря на какiе-то мои  прокламацiи, все-таки в скиту было все спокойно и я сторонников не имел за исключенiем  одного или двух десятков прельщенных мною в ересь. Если это так, то спрашивается, откуда взялась та толпа, которая была готова идти за мною всюду безотчетно, куда-бы я ее, ни повел, и где же было то влиянiе моей проповеди, которая яко бы заставила о. Iеронима прибегнуть к репрессивным против меня мерам.

      Но читатель видел, что в то время в течение двух месяцев я просидел больной, заключенный, уединенный в темной келии, и что за это время я только написал статью, которая была напечатана с благословения игумена и с разрешения цензуры в журнал  скита, и напечатал отдельную брошюрку, опять-таки,  с разрешения духовной цензуры и с благословения игумена.  Уже гораздо позже я написал более крупное исследование по этому вопросу в 190 страниц. Это «тенденциозное  сочинение», - как  его называет о. Климент, было закончено мною только 23 июля, а 25 июля я был уже вынужден покинуть скит. Следовательно, как могло это сочинение успеть за два дня подорвать веру в рецензiю Хрисанфа и оказать такое вредное действiе на  Святую гору, которое вынудило бы игумена Iеронима принять  против меня особо решительные меры и оправдало их. Но из кого же состояла та толпа единомышленников, которая готова была идти за мной всюду, куда я ни поведу ее? Я уже говорил о том, как мало я имел общения на Афоне. И в этот период времени меня посещало весьма мало лиц. Так, из фиваидцев я познакомился только с пятью человеками,  из коих один только схимонах Ириней приходил ко мне раза четыре за эти два месяца, и другой iеромонах – Феодорит – раза три или четыре; остальных я видал всего по разу. Из братiи Андреевского скита меня тоже  очень мало кто посещал. Посещал чаще других, но не мой сторонник, а мой противник имяборец iеромонах Меркурий, с которым мы вступали в спор. Посещали меня ради духовной нужде некоторые иноки, но с ними беседы о Имени Господнем я не имел. Чаще всего посещал меня монах Iов Пантелеймоновского монастыря, ревнитель Имени Господня, весьма начитанный в святоотеческих творениях, и он именно приносил мне выписки из св. отцов, которые находились им самим, или которые пересылали  через него мне другие иноки.

      Итак, причина, приводимая о. Климентом в оправдаiие о. Iеронима за удаление им меня из скита, вымышлена. На cамом же деле истинная причина была не та. Виновниками репрессий в Андреевском скиту против исповеданiя Имени Господня, которые начались с действiй против меня, оказались те же лица, которые были виновниками репрессiй, начатых еще раньше  игуменом Мисаилом против фиваидцев. Появленiе первых моих двух статей в защиту Имени Господня весьма встревожило афонских имяборцев, ибо они доселе имели противниками своими только «лапотников» и «мужиков фиваидских», которых можно было безответно высмеивать и мнения которых можно было без всякого стеснения уродовать, приписывая им ради вящшаго осужденiя самое грубое обожествленiе имени «Iисусъ», которое, по словам имяборцев, фиваидцы возводили на степень четвертой Ипостаси. Но теперь они увидели во мне нового, более серьезного противника и не «лапотника», а противника, столь же образованного, как и они сами. Конечно, мои статьи сделались известными инокам фиваидским и другим ревнителям Имени Господня, и это событiе их весьма утешило в их скорби. Хотя в этих статьях мною о книге о. Иларiона совсем не упоминалось, а только защищалось выражение: «Имя Божiе  – Самъ Богъ», но о. Агафодор и Алексей увидели нежелательное для них вмешательство в спор и стали предпринимать меры к тому, чтобы заградить мои уста. С этой целью стал все чаще и чаще посещать наш скит о. Алексей Киреевскiй и другие интеллигенты, причем о. Алексей от имени Агафодора и игумена Мисаила передавал о. Iерониму требование, дабы тот запретил мне писать об Имени Божiем, а также принимать и беседовать с фиваидцами, ибо это только  усугубляет якобы дерзости фиваидцев по отношенiю к о. Алексею Киреевскому. Эти утвержденiя были ложны, ибо никаких дерзостей фиваидцы против о. Алексея не проявляли, если таковыми не считать то, что уходили с его богослуженiя и не желали принимать от него благословенiе. Да и какая могла быть речь о дерзостях, когда за отказ служить вместе с ним предстояло быть отлученным от св. причастiя на целых три года. Однако эти воздействiя Пантелеймоновского монастыря и афонских интеллигентов не имели до времени желанного действiя на игумена Iеронима, и он простодушно сам сообщил мне обо всем этом и говорил: «Я не понимаю, чего  они так вооружились против книги о. Иларiона». Однажды после подобного посещения о. Алексея о. Iероним пришел ко мне и сообщил, что он звал               о. Алексея самого зайти побеседовать со мною, но тот отказался и поспешил уехать. Наконец 19 июля о. Алексей снова прибыл в скит, но уже не с порученiем Агафодора, а с письмом, и по порученiю архиепископа Антонiя Храповицкого передал о. Iерониму, что волынский владыка разгневан как на меня, за то, что я дерзнул послать ему упомянутое выше открытое письмо, которое он нашел столь дерзким, что занес его в свой памятный журнал, т. е., иначе говоря, обещал при случае припомнить это и отомстить за сие, так весьма разгневан и на о. Iеронима за то, что тот допускает в своем скиту проявлять мне такую деятельность, и поэтому  о. Алексей снова предъявил о. Iерониму категорическое требование, дабы тот запретил мне что-либо  писать о Имени Божием и принимать пустынников фиваидских. Iеронима уже и до того запугивали Андреевскiе  полуинтеллигенты Климент и Меркурiй тем, что архиепископ Антонiй явно поддерживает мненiе Хрисанфа и Алексея, что он будет, несомненно, митрополитом, а может быть и патриархом и тогда припомнит Андреевскому скиту, что в нем осмеливались выражать несогласные с ним мненiя, и в отместку за это отымет у скита его подворья в Петрограде и в Одессе. Услыхав ныне новую угрозу и требованiя о. Алексея, о. Iероним совершенно растерялся и, как передали очевидцы, даже заплакал, и обещался все требованiя в точности исполнить. О. Алексея, как посланца архиепископа Антонiя он принял  с особым почетом, поставил его рядом с собой за всенощной и отпустил с обещанiем немедленно же исполнить все требуемое. 21-го июля был канун бденiя, 22-го воскресенiе – праздник, а 23-го игумен послал за мной, но я не мог прийти к нему в этот день и пришел 24-го. Приняв меня необыкновенно сурово, он объявил мне гнев владыки Антонiя по поводу моего письма к нему, укорял меня за мою дерзость возражать архиепископу Антонiю, доктору богословiя и первостепенному российскому iерарху, говорил со мной грубо и сказал, что строго запрещает мне как принимать фиваидцев, так  и что - либо писать  об Имени Божiем под угрозой запрещения мне священнослуженiя. Но я не мог соизволить на такое насилiе над моей духовной свободой и отказался исполнить его требованiя, чем весьма разгневал его. «Ну, так нет тебе больше благословенiя служить». Я кротко выслушал эти слова, зная прежнее мнение о. Iеронима о Имени Господнем, и весьма сожалел о том, как его вдруг успел отравить о. Алексей, но все-таки думал, что эта отрава еще исцелима. С собою захватил я как раз только что законченную апологiю и, вручая ее о. Iерониму, сказал: «Батюшка, прежде, нежели так решать, вы сначала прочтите, что говорят святые отцы о сем. Нам надо слушаться Св. Евангелiя, св. отцов и таких благодатных пастырей, как о. Iоанн Кронштадтскiй, а не архиепископа Антонiя, если он противоречит им».  Iероним взял апологию, обещался прочесть ее. При этом он взял назад свое запрещенiе, разрешив мне служить на следующiй день./

      Но на следующий день он меня снова призвал и, грубо указывая на апологiю, сказал: «Тут у тебя целый салат написан». Салатом он, очевидно назвал апологiю по обилiю в ней разнообразных свидетельств Св. Писанiя и св. отцов. Странно было слышать из уст монаха такое неблагоговейное названiе святоотеческих и евангельских текстов. Но я спросил игумена, что же он нашел в этом «салате» несогласного с ученiем святой Церкви? Игумен не сумел мне на это ответить и послал за о. Климентом, чтобы тот указал мне места в моей апологiи, которые не согласны с ученiем Церкви. Очевидно, игумен не прочел апологiи, как сие обещал сделать, но поручил прочитать ее и высказать суждение о ней о. Клименту. Климент открыл апологiю и показал мне текст: «Глаголы яже Аъ глаголах вам Духъ и Животъ суть», и спросил, по какому праву написал я эти слова с большой буквы, когда в Евангелии они стоят с маленькой, и по какому праву я обожествляю слова Господни. На это я ответил, что в Евангелiи вообще по-гречески и по-славянски все написано с маленьких букв, кроме заглавных слов и после точки, но что по смыслу, раз  глаголы Божiи суть дух и жизнь, то из этого следует само собою, что они не могут быть тварью, и что  Самъ Господь свидетельствует этим, что они суть его Божественная деятельность. Но игумен прервал наш богословскiй спор и грубо сказал: «Ну, одним словом, я тебе приказываю немедленно сжечь эту книгу и не сметь больше принимать пустынников фиваидских». Тогда я сказал, что не могу этого требованiя исполнить, в ответ игумен объявил мне, что запрещает мне священнослуженiе. Но тогда я сказал: «Ваше высокопреподобiе, я отсель больше не ваш послушник, а вы не пой игумен, и прошу вас отпустить меня на все четыре стороны». Это заявленiе вывело игумена окончательно из-себя и он разразился бранными словами: «свинья» и т. п.  Но я ни слова не ответил больше, сделал  земной поклон перед святыми иконами, приложился к ним, сделал земной поклон  игумену, как то полагалось обычно, но не взял благословенiя и, сказав: «простите», ушел, и немедленно же в хозяйственном управленiи скита попросил дать мне вьючных мулов для перевозки моих вещей на келью Благовещенiя, куда меня с любовью принял маститый старец о. Парфенiй.

      Обо всех этих событiях о. Климент, который не только был свидетелем, но и деятельным участником их, совершенно умалчивает и даже возводит на меня такую грубую клевету, будто я, уходя, говорил братiи, что ухожу потому, что игумен не признает Iисуса Богомъ. Считаю долгом опровергнуть и эту ложь, ибо единственные два лица, которые видели меня уходившим из скита в то время, когда грузили мулов около моей каливы, были эконом и один iеродiакон, которым на их вопросы я сказал, что виною был спор за Имя Божiе и воздействiе на о. Iеронима Алексея Киреевского и архиепископа Антонiя, причем сообщил им о содержанiи того открытого письма, которое я послал архиепископу Антонiю, и дал им копiю с него.

      Далее в своем повествованiи о. Климент говорит о том, будто я 13 августа, взяв мои документы, дал такую расписку:

                                                                              «IC. : XC.

      «Сим удостоверяю, что документы из Андреевского скита я получил и вообще никаких претензiй к скиту Андреевскому не имею, ухожу, ибо так Богу угодно. Аще  же угодно будет Господу Богу, дабы возвратился в место своего постриженiя, то не отрицаюсь, аще братiя и игумен с любовью согласятся. Iеросхимонах Антонiй (Булатович). 13 августа 1913».

      Эту расписку я действительно дал, но не тогда, когда брал документы, а две недели спустя, ибо тогда, когда я взял документы, то я дал записку совершенно другого содержанiя, о которой умалчивает о. Климент, умалчивает также о том, что побудило меня дать новую расписку, приводимую им. Дело происходило так. Через несколько дней после моего ухода  я пришел в хозяйственное правленiе и, взяв мои документы, дал расписку  в том, что получил их обратно и ухожу из скита вследствiе несогласiя моего во мненiях о Имени Господнем с игуменом Iеронимом, который отрицает Божественное достоинство и Божественную силу Имени Господня. На этом  мои сношенiя с Андреевским скитом закончились. Но через несколько дней, после этого, прибыл на Афон викарный епископ Московской епархiи Трифон. Он принадлежал к почитателям книги о. Иларiона и с мненiем о ней архиепископа Антонiя отнюдь не соглашался. Ему сделались известными преследованiя ради нее иноков – фиваидцев, а также выходки о. Алексея Киреевского, вызвавшiе крайнее обостренiе отношенiй в Фиваиде, и он открыто выразил свое неодобренiе о. Алексею и советовал игумену, хотя на время удалить о. Алексея со Святой Горы, ради успокоенiя братiи. Также неодобрительно отнесся он, как говорят, и к игумену Iерониму, что и заставило последнего 13 августа, совершенно неожиданно для меня, прийти ко мне в сопровождении одного монаха на Благовещенскую келию со смиренной просьбой простить его. Сделав мне в присутствiи о. Парфенiя и еще двух-трех лиц земной поклон и получив такой же в ответ, он просил не вменить ему  его невежества и неразумiя и грубости,  простить и помириться с ним и предлагал мне, если это мне угодно, немедленно же возвратиться обратно в скит. Мы с ним облобызались и помирились, но относительно возвращенiя в скит я ответил, что пока еще поживу у о. Парфенiя. Тогда о. Iероним обратился ко мне с просьбой, чтобы я уничтожил прежнюю мою расписку и дал бы ему другую, без упоминанiя о споре за Имя Господне, что я немедленно исполнил и написал другую записку. Спрашивается, если бы я был таковым, каковым меня выставляют в печати имяборцы и в числе их о. Климент, о. Денасий и др., то есть, пропагандистом, коварным злоумышленником, подготовлявшим бунты в Пантелеймоновском и в Андреевском монастырях, искателем обогащения, каким меня объявил с думской трибуны епископ Анастасий, или еще хуже – «мерзавцем», как меня называл архиепископ Антонiй в своем письме к игумену Iерониму, напечатанном в книжке, изданной потом игуменом Iеронимом, в которой архиепископ Антонiй говорит, что он меня «давно знает», но на самом деле  мы и доселе друг-друга  в глаза никогда не видели и не знаем прошлого друг-друга, итак, спрашивается, если бы я был на самом деле  таковым, каковым выставляют меня имяборцы, понося меня ради открытой защиты мною Имени Господня, чтобы с осужденiем защитника религиозного убежденiя охулить в глазах общественного мненiя и защищаемое им исповеданiе, - если бы все это было так, то дал ли бы я по своему собственному побужденiю такую расписку и отказался ли бы я от предложенiя возвратиться в скит? Разве возвращенiе  с почетом в скит, откуда я был с поношенiем удален, не открывало мне дверей к еще более широкой «пропаганде» и ко всяким интригам среди братiи против игумена, если бы я имел, как в том подозревает меня архiепископ Никон, намерение захватить власть и самому сделаться игуменом. Если бы я был коварным интриганом, то неужели я так легко отказался бы от случая использовать грубость и ошибку Iеронима, которую он сделал, удалив меня из скита. Если бы я был злобен и имел вражду против него, не постарался ли бы я перед властями  принести жалобу на несправедливость Iеронима и искать отместки. Если бы я страдал сребролюбiем, то оставил ли бы я в скиту все крупные суммы, которые присылала на мое имя матушка (т.е. родная мать) и которыми я не пользовался, и все драгоценные пожертвованiя, которые я сделал на скит?

      Итак, эта одна расписка для внимательного читателя должна ясно показать, сколь противоположен дух мой тому духу, который приписывают мне мои противники.

IV.

      Продолжая свое повествованiе об афонских событiях, происшедших в августе – ноябре 1912 года, о. Климент пишет: «Поселившись на Благовещенской келiи, о. Булатович почувствовал полную свободу действiй в своей пропаганде и, подстрекаемый имябожником настоятелем келии (какая ложь), продолжал пропагандировать свое ученiе с большей прежнего ревностью… Влияя на обители, Булатович… старался  увлечь за собою Андреевскiй скит чрез посредство своих агентов, которые, якобы, «тайно бегали к нему», носили в скит его «прокламацiи» и «вербовали на его сторону», но, несмотря на это, «в скиту было спокойно»…

      Затем о. Климент сообщает о последовавшем осужденiи патрiархом Iоакимом книги о. Иларiона, которую тот, якобы,  рассмотрел «синодально» и якобы прислал о сем грамоту за печатью и подписью, чего тоже не было, ибо патрiарх прислал о сем лишь циркуляр, подписанный не им, а правителем его канцелярии, в котором его собственноручной подписи не было, а только стояло: Константинопольскiй во Христе молитвенник». В этом может удостовериться каждый  знающiй по–гречески, ибо фотографические снимки с этого циркуляра были напечатаны в «Русском Иноке» в ноябре  1912 г. и в других  изданиях имяборцев. Что этот циркуляр не был грамотой, свидетельствует его форма, в которой отсутствовал обычный заголовок: «Мы, Божiей милостью».

      Далее о. Климент сообщает, что «Булатович перетолковал грамоту по-своему» и «выпустил  прокламацию». Сообщает дальше, что Имябожники в Пантелеймоновском монастыре «систематически и тайно» под руководством о. Булатовича готовились к бунту. Затем говорит, что «Булатович принимал решительные меры увлечь в свою ересь не только все братство скита, но и самого игумена Iеронима. С этой целью он ему прислал свою прокламацию: «Новое бесословiе имяборцев». Дальше  о. Климент говорит, что, несмотря на мои решительные меры  и несмотря на «подстрекательство» и «вербовку» «моих агентов», в Андреевском скиту «насчитывалось всего не более двух десятков «сторонников нового догмата». Таким образом, из 372 иноков наличного состава скита оказалась в конце концов толпа всего в два десятка человек,   по утверждению самого о. Климента,  которая к ноябрю месяцу была собрана мною путем пропаганды!

      Спрашивается, каким же образом эта самая горсть, состоявшая в ноябре месяце только из двух десятков человек, могла возрасти к январю того же года до 302 человек, которые  и игумена изгнали, и наперсника его о. Климента поколотили? О. Климент весьма наивно объясняет это тем, что в половине ноября о. Iероним уехал на скитский хутор (метоху), а из метохи прибыл в скит архимандрит Давид, к которому стали бегать сторонники Булатовича, и тот одобрял действiя мои и одобрял мои сочиненiя – «прокламацiи». Но ведь всех сторонников было только два десятка, следовательно, только эти  два десятка и бегали к     о. Давиду? Дальше о. Климент говорит, что мною тогда был организован целый комитет для подготовки бунта, и что этот комитет был принят под высокое покровительство о. Давида, а «секретарем его» о. Булатович  поставил библиотекаря о. Петра, и что этот комитет стал деятельно вербовать «недовольных начальством» и, пользуясь отсутствiем игумена, стал ради возбужденiя братiи в защиту Имени Божiя читать  в положенное для поученiй время те творенiя св. отцов, в коих говорилось об Имени Божiем и  высказывались святыми отцами, как, например, Димитрiем Ростовским, мысли, тождественные с мыслями имябожников, отчего и произошло пополненiе в скиту. Но тогда, если еще в декабре все старанiя и коварства Булатовича и Давида с целым комитетом были не успешны, то каким образом вдруг к январю месяцу братiя так возмутилась, что немедленно же по прибытiи Iеронима с метохи почти единогласно низложила его с игуменства?

      О. Климент объясняет событiе тем, что в декабре была подкинута имябожниками какая-то «крамольная бумага», в которой извещалось, что «во время ужина ударят в тарелки, и вслед за сим начнется избиенiе всех  сторонников  Iеронима», что эта крамольная бумага  навела на всю братiю такой страх, что все бывшiе дотоле  на стороне Iеронима иноки, убоявшись этих колотушек, перешли на сторону Булатовича и сделались они ни с того, ни с сего убежденными сторонниками его и такими упорными и неустрашимыми защитниками  «нового догмата», что не убоялись никаких угроз ни патрiарха, ни  архiепископа Никона, но предпочли претерпеть и всякiе гоненiя, нежели согласиться на требованiе архiепископа Никона  подписаться  под синодальным посланiем и вновь принять  игумена Iеронима и подчиниться ему. Несуразность этого описания очевидна, и о. Климент по обыкновенiю что-то умалчивает и, не умея гладко сочинять, просто сам запутался.

      Сам Климент сознается, что сторонников у меня в скиту почти не было. Перечислю тех лиц Андреевского скита, которые посещали меня. В августе и сентябре – не помню ни одного, кроме послушника Филиппа, который мне раньше отчасти келейничал и которого за это тоже изгнали. Когда у меня заболели глаза, то я послал за одним братом, у которого было какое-то особое средство для глаз, но  тот сам не решился прiйти ко мне и пошел просить разрешенiе у игумена. Но о. Iероним строго запретил ему ходить ко мне, говоря: «Антонiй еретик и к нему ходить не смей». В октябре, после  выхода  циркуляра  патрiарха, запрещавшего чтенiе книги «На горах Кавказа», о. Iероним начал  ревностно преследовать тех, о коих  ему доносили  его  наперсники, что они имеют эту книгу или одобряют ее. Он стал призывать к себе тех иноков, которые были известны своей внимательной подвижнической жизнью и занимались молитвой Iисусовой, и требовал от них, чтобы  они ему немедленно отдали книгу и сжигал ее, при этом  он входил с иноками в беседы о Имени Господнем. Вот эти-то беседы  и вывели братию из ея духовного покоя. Первое столкновение у о. Iеронима произошло с монахом Исаiей, который более других был искусен в делании Iисусовой молитвы. Исаiя возмутился словами игумена и наотрез отказался от единомыслiя с ним. Затем произошли столкновенiя по этому же поводу у         о. Iеронима с монахами  Порфирiем – писарем, послушником Никитой – писарем, послушником Данiилом и еще некоторыми другими. Данiил резко ответил игумену, что не отступится от веры во Имя Господне, несмотря ни на какiе угрозы. Тогда игумен решил изгнать его, но Данiил отказался уходить из скита и потребовал суда над ним соборных старцев. Игумен этот суд избрать не решился, но стал притеснять Данiила всякими другими мерами преследованiя, которые были в его власти. Все это вызвало негодование братiи и внушило убежденiе в том, что игумен впал в ту же ересь, в которую впал о. Алексей на Фиваиде, и не признает Божества Имени Iисусова, или, как они сокращенно выражались, «не признает Iисуса». Этому всему содействовала ревностная деятельность Андреевских  полуинтеллигентов, наперсника Iеронима iеромонаха Меркурiя и монаха Климента. Первый громогласно убеждал братiю, что имя Iисусъ есть меньшее всех прочих имен, ибо недавно только наречено ангелом и есть только простое человеческое имя; а Климент, проповедуя номинальность Имен Божiих, говорил, что Имя Божiе так же относится к Богу, как, например, ряса – к монаху: «одну снял, другую надел», а существо Божие якобы совершенно не соответственно своему Имени и не связано неотделимо с ним.

      Вот  тогда-то и начались более частые посещенiя меня братiей. Но, однако, все-таки очень мало кто приходил ко мне. Так, например, отец Петр, которого о. Климент называет секретарем бунтовщического комитета  и моим ставленником, за все время моего пребыванiя на келiи Благовещенiя пришел ко мне только один раз. Пришел он  именно по случаю той «крамольной бумаги», в которой провозглашалось, чтобы за ужином по сигналу удара в тарелки бить сторонников Iеронима. Эту крамольную бумагу о. Климент приписывает нам, или, вернее, мне, но мы с совершенным убежденiем приписываем эту бумагу нашим противникам и по почерку догадываемся, кто ее написал. Цель этой бумаги была провокацiонная, чтобы ею вызвать безпрорядок в скиту, иметь основанiе потребовать содействiя полицiи, обжаловать неугодных о. Клименту лиц в бунтовщических действiях и передать  их власти, которая бы выселила их в Россию. Эта воистину «крамольная бумага» так смутила деятельных защитников Имени Божiя, что они, предвидя бедственные последствiя этой провокацiи, поспешили предупредить братiю, чтобы она не верила ей, ибо она написана самими нашими врагами, и советовали к ужину не ходить. Затем о. Петр с      о. Викторином пришли ко мне, чтобы пожаловаться на коварство врагов и просить совета и помощи, ибо стало уже известно, что о. Меркурий ходил несколько раз к начальнику полиции жаловаться ему на бунтовщические действия некоторых братий скита, которые в отсутствiи игумена затевают якобы против него бунт. Я советовал о. Петру немедленно же идти к начальнику полицiи, показать ему эту бумагу и раскрыть ему умысел противников, и я сам пошел с ними, и мы объяснили все начальнику полицiи. Братiя к ужину не пошла, и провокацiя так и не удалась. В конце октября приходил ко мне секретарь о. Георгiй и, увидав полученное мною от Iеронима открытое письмо, которое приводит в своем сочиненiи о. Климент и в котором о. Iероним отрекается от единомыслiя с той самой статьей о почитанiи Имени Божия, которая с его собственного благословенiя несколько месяцев тому назад была напечатана в скитском журнале, возмутился этим и попросил дать ему это письмо, дабы показать его братiи скита. Братiя скита сделала с этого письма фотографическiй снимок. Во время отсутствiя Iеронима меня посетило около десятка братiи, которые скорбели о том, что их игумен прельстился новыми идеями, недоумевали, что им делать, и собирались даже покинуть скит и ехать в Россию; другие считали необходимым сменить игумена Iеронима, пользуясь на то своим правом перемены игумена простым большинством голосов. Я вполне сочувствовал этому последнему намеренiю, но активно поддерживать в этом братiю отнюдь не мог и, напротив, сам собирался покинуть Святую Гору и 30-го декабря должен был сесть на пароход, чтобы ехать в Афины для перевода на греческий язык и напечатания моего нового богословского труда: «Апологiя веры во Имя Божiе и во Имя Iисусъ», а также для напечатанiя брошюрки, озаглавленной «Слава Божия есть Iисусъ», в которой излагались кратко сущность спора за Имя Божiе и главное наше положенiе и подтвержденiе  их словами св. отцов. Каковы же были мои сношенiя с Пантелеймоновским монастырём?  Эти сношенiя, которых раньше совершенно почти не существовало, сделались сравнительно более  живыми, чем в Андреевском скиту. Посещал меня довольно часто один мой духовный друг, который и прежде часто бывал у меня, о. Iов, один из редакторов журнала Пантелеймоновского монастыря.

      Мой вынужденный уход из скита за Имя Господне покрыл меня некоторым орiолом в глазах тех, которые были преследуемы в Фиваиде, и единомышленников их в Пантелеймоновском монастыре, и поэтому ко мне стали приходить скитяне и  некоторые монастырскiе иноки, которых я раньше не знал.  Таких лиц я помню 5 или 6 из скита и столько же из монастыря. Однажды посетил меня глубокий старец Мартинiан, тот самый, который впервые обличил неправомыслiе о. Хрисанфа. Но главные деятели «бунта» в Пантелеймоновском монастыре,  которых потом с таким усилiем искали схватить власти во время прибытiя карательной экспедицiи архиепископа Никона и которых так решительно не выдавала братiя, а именно о. Ириней и другие старцы, ни разу у меня не были и в переписке со мной не находились, и я их впервые  узнал только тогда, когда после  50-дневного заключения  в Одессе их выпустили на свободу и я встретил их в Петрограде. Из этого  следует, что утвержденiе о. Климента, будто я подготовил бунт в Пантелеймоновском монастыре, - есть плод его фантазiи.  В августе пришел меня посетить электротехник Пантелеймоновского монастыря схимонах Досифей, у которого  потом 26-го  августа  произошло столкновение с игуменом Мисаилом, которое и перенесло волненiе из Фиваиды в Пантелеймоновскiй монастырь. После отъезда  епископа Трифона Агафодор задумал лукавым образом заставить всю братiю подписаться  под составленным афонскими интеллигентами имяборцами исповеданiем недостопоклоняемости Имени Божия. 20-го августа на соборе старцев Пантелеймоновского монастыря это исповеданiе, весьма хитро написанное, начинавшееся с повторенiя символа веры, к которому в конец незаметно добавлялось, что Имя Божiе недостопоклоняемо, было прочитано игуменом и предложено старцам для принятiя и подписи. Никто из  старцев разобраться в этом исповеданiи не мог, но, слыша слова символа веры и не замечая лукавой вставки, они единогласно согласились и подписались. Затем о. Мисаил стал призывать к себе сначала старших братьев монастыря по очереди и в присутствiи наместника прочитывал им новое исповеданiе, показывал подписи старцев и предлагал немедленно подписаться, причем предупреждали, что в случае отказа (от подписи) он должен будет покинуть монастырь. Таким образом, было собрано около сотни подписей. Когда же очередь дошла до о. Досифея, то он наотрез отказался подписаться под этим актом, прося его дать ему рассмотреть внимательно его содержанiе у себя в келiи. Ему в этом отказали и пригрозили изгнанiем, но так как о. Досифей стоял на своем и был человеком в обители очень нужным, то в конце концов уступили и дали ему копию с акта. Не надеясь на свои силы, о. Досифею пришла мысль  посоветоваться со мною, и он  поспешил в келью Благовещенiя, где, прочтя акт, мы увидали лукаво скрытую в нем отраву.  По просьбе Досифея я написал  разбор акта и мои возражения  на него. О. Досифей передал  о. игумену мой разбор вместе с письмом от себя, в котором заявлял, что он подписать акта не может, что вызвало такой гнев пантелеймоновских властей против о. Досифея, что он, чтобы избегнуть угрожавших ему кар, должен был бежать из монастыря в одном только подряснике,  оставив на произвол судьбы все свое имущество, которое и было расхищено и уничтожено. О. Досифей скрылся  в келью Благовещения. Вот это-то событiе, которое не могло остаться неизвестным, и обличило ересь Агафодора и Мисаила перед всеми простецами, не интересовавшимися до того происходившим на Святой горе спором. Все проникли в коварный умысел Агафодора, который хотел заставить весь монастырь обманным и принудительным образом подписаться под извращенным исповеданiем веры. Вот где первая и главная причина тех смут, которые официально объяснялись потом, якобы желанiем кучки имябожников захватить власть, капиталы, малороссийским сепаратизмом и, наконец, как объясняет о. Климент, систематической агитацiей  о. Булатовича.

      Несомненно, что я сочувствовал той ревности в защите Божественного достоинства Имени Господня, которую проявляла братiя на Святой Горе, но дальше этого сочувствiя я не шел. Конечно, я открыто  высказывал мои порицанiя имяборцам, открыто обличал и словесно и письменно еретичность их мненiй, взывал к суду Церкви,  но какой-либо агитацiи против игуменов я совершенно был чужд и совершенно чист от тех действiй, которые мне приписывает о. Климент. Напротив, я употреблял все силы, дабы умиротворить Афон и добиться законным путем, путем судебного разбора и следствiя церковной власти торжества истины. Свидетелями  да будут и все те сочиненiя, которые мною были написаны, и которые о. Климент так клеветливо называет – «прокламациями». Кроме уже известных трех моих сочиненiй, которые были написаны до августа 1912 года, по переходе на Благовещенскую келiю, мною был написан разбор рецензiи Хрисанфа на двух листах (27 страницах) и отгектографирован в двух или трех десятках экземпляров для посылки в Россию некоторым богословам и некоторым иерархам, для передачи моим противникам в Афоне, и моим единомышленным друзьям. Написанный мной разбор исповедного акта Пантелеймоновского монастыря на 8 страницах был отгектографирован в незначительном количестве экземпляров. Затем мной было написано возраженiе на письмо греческого монаха Каллиника, в котором он осуждал мненiе о. Иларiона, и которое было напечатано имяборцами в «Русском Иноке». Наконец, разбор статьи о. Хрисанфа, которая  тоже была напечатана в «Русском Иноке», озаглавленный: «Новое бесословие имяборцев», а  также брошюрка : «Истина о истине» с катехизическим изложенiем в вопросах и ответах сущности ученiя о Имени Божiем и печатный текст поданной нами в Святейшiй Синод жалобы на архиепископа Антонiя, в которой мы обвиняли его в ереси варлаамитской,  и открытое гектографированное письмо от имени иноков фиваидских, которое было послано мною в мае месяце епископу Антонiю Храповицкому. Был еще напечатан мною разбор патриаршего  циркуляра. Вот все те мои гектографированные сочиненiя,  которые о. Климент называет «прокламациями». Припоминаю еще один  листок под заглавием: «Величит душа моя Господа», который написан для кельи Благовещенiя, а о. Парфенiем послан в духовную цензуру, которою был разрешен  в печати и вошел в число тех листков с разными благочестивыми и нравоучительными поученiями, которые  рассылались в письмах к благодетелям о. Парфенiем. Что же общего с прокламацiями о. Климент нашел в этих моих сочиненiях, содержанiе которых – тонкiй богословскiй разбор тонких и неуловимых мненiй не только для толпы, но и для людей образованных, но не богословски.

      Никому и в голову не придет назвать такие сочиненiя «прокламацiями». Впрочем, психологически это именованiе моих сочиненiй моими духовными противниками объясняется тем, что яркость и истинность обличенiя их неправомыслiя была столь явна из приводимых мною текстов Св. Писанiя и св. отцов, что, по словам Писанiя: «не обличай безумного, да не возненавидит тебя», эти обличенiя возбуждали в них гнев  и тревогу и опасенiя в том, что ересь их сделается явна для каждого простеца. Не этим ли объясняется и тот гнев, который проявил по отношению ко мне архиепископ Антонiй Храповицкiй, что, не зная меня в лицо, не имея никакого знакомства ни с моим прошлым, ни с моим настоящим, назвал меня в письме к о. Iерониму «мерзавцем» и затем  это письмо впоследствiи напечатал в книжке, изданной Андреевским скитом…

       Итак, первый сильный толчок к возмущенiю против игумена братiи Пантелеймоновского монастыря был  подан исповедным актом о недостопоклоняемости Имени Господня. Второй толчок был дан теми происками, которые употребил Пантелеймоновский монастырь для того, чтобы добиться запрещенiя книги «На горах Кавказа». Ради этого, а также ради того, чтобы добиться изгнанiя меня патрiархом со Святой Горы, был послан в Константинополь особый посланец от Пантелеймоновского монастыря – iеромонах Кирик. Первого он добился, а второго нет, и вскоре привез на Афон циркуляр патрiарха, запрещавший чтение книги «На горах Кавказа».   Братiи сделалось известным от одесских и константинопольских собратiй, какими окольными путями это запрещенiе было достигнуто. Стало известно израсходованiе крупных сумм, покупка 300 фунтов зернистой икры, которые посланы в Царьград из Одессы. Это побуждало братiю пожелать, чтобы над расходованiем монастырских сумм был установлен контроль и касса из единоличного  распоряженiя ею игуменом была поручена для храненiя выборным старцам. Но главным образом братiя желала иметь такого игумена,  которому она со спокойной совестью могла бы вверить пастырство над своими душами, и потому требовала, чтобы игумен Мисаил или согласился с  исконным пониманием Божества Имени Божiя, или уступил свое игуменство другому лицу. 23-го января желанiе братiи осуществилось. На соборе всей братiи в присутствiи вице-консула Щербины о. Ириней от лица всех предложил игумену подписаться под составленным в Пантелеймоновском монастыре новым исповеданiем Имена Божия, на что о. Мисаил согласился, подписал и уничтожил прежний акт от 20 августа 1912 года о недостопоклоняемости Имена Божiя. На этом же соборе  было решено, что о. Мисаил передаст заведыванiе кассой 4 лицам, которые будут иметь контроль над всеми расходами. Заправила монастыря о. Агафодор, как личность особенно вредная, был выслан братiей из монастыря  в скит Фиваиду и на некоторое время лишен права духовенства. Также подвергнуты дисциплинарным взысканiям, состоявшим главным образом в посылке на послушанiе на монастырскiе хутора, и другие главные деятели имяборства, полуинтеллигенты Леон, Кирик, Пинуфрий и еще несколько лиц, имен которых не помню. Всего, кажется, 7 или 8 человек. Радость в монастыре о состоявшемся примиренiи и о торжестве истины была столь  велика, что братiя христосовалась между собою, как в светлый праздник Пасхи и служила в церкви пасхальную службу, пели «Христосъ Воскресе», и радость эта охватила не только имяславцев, но и самого игумена Мисаила. Но, увы, эта радость продолжалась недолго. Ибо вскоре, благодаря проискам о. Iеронима и поддержке, которой он достиг со стороны нашего посольства в Константинополе, против Андреевского скита были приняты крайнiе репрессивные меры; в связи с ними против нас вооружили и собор представителей греческих монастырей на Святой Горе, которым без всякого суда и следствiя Андреевскiй скит был объявлен находящимся в ереси, а братiя, не желавшая принять обратно своего игумена, которого, пользуясь своим правом, она сменила большинством голосов, была объявлена крамольниками, бунтовщиками и подвергнута блокаде, т. е. лишена  права пользоваться почтой, получать корреспонденцiю, получать товары и продовольствiе, прибывающiе на пароходе или на баркасе из Россiи и из Македонiи, и т. п. Эти меры так устрашили о. Мисаила, что он поспешил отречься от своего исповеданiя и в слезном письме к архиепископу Антонiю Храповицкому раскаивался в своем малодушiи и просил прощенiя. Это письмо было напечатано архиепископом Антонiем в «Русском Иноке» и в «Колоколе». Видя измену о. Мисаила, братiя  снова возмутилась против него и стала требовать его смены, что в конце концов привело ко всем известным событiям: прибытiю архиепископа Никона, канонерки, двух рот солдат с пулеметами, бомбардированiю в упор в теченiе часа и «ураганным огнем» из пожарной кишки, избиенiю прикладами, пораненiю штыками, вывозу в Россiю, переодеванiю в мiрское платье и в еврейскiе ермолки и в пиджаки в Одессе, рассылке по этапу на места приписки, держанiю в течение двух месяцев в заключенiи главных «главарей»… Но, как видите, не плодом моей систематической деятельности явилась все это, но плодом неразумiя игуменов Мисаила и Iеронима. А что это  именно так, доказательством служит то, что в Ильинском скиту и во всех других русских обителях Афона сохранилось полное спокойствiе. Почему?  Потому что начальники их не были так ретивы не по разуму и так легкомысленны, как о. Iероним и о. Мисаил, и не возмутили духовного чувства простецов своими выходками против Имени Господня.

V.

      В VI главе своей статьи о. Климент описывает низложенiе о. Iеронима с игуменства в Андреевском скиту следующими словами: «7 января возвратился в скит архимандрит  о. Iероним. С приездом его так хитроумно подготовленный Булатовичем бунт… стал приближаться к концу ускоренным темпом». Но. Iероним прибыл в скит не 7-го, а 8-го января, причем  сам «хитроумный Булатович» первый встретил о. Iеронима на пристани, ибо сам собирался уезжать со Святой Горы. Поэтому восстановим событiя.

      По прибытiи 8-го января в скит  после полуторамесячного отсутствия о. Iероним, подойдя неожиданно к воротам монастыря, увидел, что встречавшаяся  с ним братiя как бы сторонилась от него и не желала подходить, как то раньше бывало, брать от него благословение. О. Климент и о. Меркурiй поспешили  доложить ему о всех происшедших за его отсутствiе «бунтовщических действiях» «главарей комитета», как он ныне называет в своем сочинении главных имяславцев и проявленную ими  деятельность, состоявшую в чтенiи ими в установленное время поученiй из святых отцов, имевших содержанiем святоотеческое ученiе о Имени Божiем. Этот доклад  игумену о. Климента  и выраженiе  непочтенiя к нему  братiи побудили его принять «хитроумный совет» о. Климента. Немедленно же изгнать из скита «главарей комитета», дабы тем устрашить прочую братiю и пресечь возможность какого-либо возмущенiя. Но, умалчивая обо всем этом, о. Климент пишет  так: «вслед  за приездом игумена был созван собор (12-ти старцев). На него пригласили главарей комитета, живших в скиту». Неосведомленный читатель, конечно же, может подумать, что  «главари комитета» были призваны в числе участников собора и для участiя в нем, но на самом деле они к соборным старцам не принадлежали  и были призваны для суда и расправы, что тонко умалчивает о. Климент. Призвали троих: монаха Петра, Викторина и iеромонаха Илiодора.  О. Iероним грозно объявил им обвиненiе в возбужденiи против него братiи скита и требовал от старцев изгнанiя их из скита, как бунтовщиков. Но обвиняемые возразили, что они не признают действительности этого суда, ибо собор старцев не полон и на нем недостает старшего члена ктитора архимандрита Давида. Сказав это, они повернулись и хотели выйти из залы заседания. В коридорах  в это время уже столпилась братiя, услыхав, что Петра и Викторина с Илiодором призвали на суд и хотят изгнать из скита. Отказ обвиняемых принять  над собою суд и выход из заседанiя возбуждали опасенiе, как бы это не повлияло на собравшуюся братiю в нежелательном для о. Iеронима смысле, и он счел вынужденным согласиться на требованiе обвиняемых, и на  собор  был приглашен архимандрит Давид. По приходе о. Давида, снова  был прочитан обвинительный акт о подстрекательстве к бунту, причем одним из обвиненiй значилось, что однажды было прочитано пророчества пророка Малахии, в котором возвещался гнев Божий на iереев, «оскверняющих Имя Господне». Молча выслушали обвиняемые обвинительный акт, но прежде, чем они начали защищать себя, на их защиту совершенно неожиданно выступил самый младший из всех присутствовавших на соборе, юный писарь Порфирiй, по обыкновению кроткiй, несмелый и молчаливый, который по долгу службы присутствовал на соборе, и вот он исполнился вдруг такого дерзновенiя и ревности за славу Имени Господня, что безстрашно начал обличать самого председателя собора – игумена – в неправомыслiи о Имени Господнем. Это неожиданное для всех выступленiе о. Порфирiя,     о котором тоже весьма умалчивает о. Климент, поразило Iеронима и присутствовавших. Свидетельствовал о. Порфирiй также о хульных словах по отношению к Имени Господнем, которые он слыхал от о. Меркурiя. Но ни слова не находили для возраженiя ни о. Iероним, ни о. Меркурий, и по окончанiи речи о. Порфирiя воцарилось на несколько минут тягостное молчанiе. Наконец, оправившись от замешательства, о. Iероним  почувствовал, что ему уже не самому судить, а обороняться приходится, и тихим голосом сказал о. Давиду: «Я слышу, что вы меня называете еретиком». – «Не только называю, но и здесь на соборе  утверждаю, что ты еретик, хулитель Имени Божiя», ответил о. Давид. И началось препирательство, окончившееся тем, что, выходя из залы заседанiя, о. Давид воскликнул: «Братiя, бегите: ваш игумен еретик. Он  пред всем собором отрекся от Iисуса». Да не подумает читатель, что  этими словами о. Давид утверждал, что о. Iероним отрекся от веры в Самого Господа Iисуса Христа, говоря: «отрекся от Iисуса»; но подразумевалось сокращенное слово «имени», о коем был спор.

      За о. Давидом разошлись и прочiе  соборные старцы, и таким образом этот собор, созванный по предложению о. Климента для изгнанiя ему неугодных лиц из скита, закончился  тем, что на нем был совершен суд над самим игуменом Iеронимом. Последний  почувствовал  необходимость каким-нибудь образом обелить себя перед братiей, для чего решил созвать собор из старейших  иноков скита: iеромонахов, iеродиаконов и монахов, начальствующих на разных послушанiях, о коих знал, что эти лица, как более от него зависящие, более склонны будут слушать его оправданiя. Всего собралось не 80, как говорит о. Климент, а 60. Пригласили  на собор и о. Давида, но он придти не пожелал. Узнав о созыве собора старшей братiи, собралась к выходу из залы заседанiя и вся младшая братiя, и имяславцы решили воспользоваться созывом собора для того, чтобы предъявить свои обвиненiя против о. Iеронима и против тех лиц, которые позволили себе хульно выражаться о Имени Господнем: отцов Меркурiя, Климента, Савина, Макарiя, Геннадiя, Самона, Михаила, Симона, Павлина. Открыв собор, о. Iероним произнес речь, в которой оправдывался во взводимом на него обвиненiи и убеждал, что он пребывает неизменно в прежней своей вере, что все эти обвиненiя на него суть лишь плод клеветы приверженцев    о. Антонiя Булатовича, и в доказательство своего правомыслiя прочел символ веры; также и о Имени Господа Iисуса Христа сказал, что верует, что оно свято, страшно, достопоклоняемо. Собор молчал, а сторонники о. Iеронима восклицали: «Ну, чего же вам еще от игумена надо?» Тогда выступил один из старших соборных старцев и эпитроп iеромонах о. Сергий и сказал, обращаясь к о. Iерониму: «Вы, отче, вчера на соборе отреклись от Iисуса». Простец, о. Сергий, как и все простецы, не находил нужным добавлять «от имени», полагая, что это само собой разумеется, но о. Iероним ухватился за это выраженiе и, относя  слово «Iисусъ» к самому Господу, сказал «Скажите, отцы святые, отрекся ли я на соборе от Iисуса, или нет?» Его приверженцы воскликнули «Нет!». Прочие молчали «Для чего же вы, о. Сергий, лжёте?» сказал затем игумен. – «А вот в этом письме что вы говорите?» сказал о. Сергiй, вынимая из кармана уже известное открытое письмо о. Iеронима, посланное им о. Антонiю, распространенное по Святой горе пантелеймоновскими имяборцами. В этом письме о. Iероним говорил: «Вашего учения, выраженного в сочиненiях ваших и в  статье, помещенной в нашем журнале и озаглавленной: «О почитанiи Имени Божiя», - я отнюдь не принимаю». Но последняя статья, помещенная в журнале Андреевского скита, хорошо была известна братiи, известен и тот факт, что она была напечатана с благословенiя самого о. Iеронима, пропущена цензурой, прочитана и одобрена братiей, и вдруг, категорически объявилась о. Iеронимом несогласной с его верованiем, чем он ясно подтверждал подозренiя братiи, что игумен  коренным образом изменил свое прежнее исконное почитанiе Имени Божiя. В дальнейшем описанiи происходившего на этом соборе о. Климент позволяет себе очень грубое извращение истины и хочет придать вопросу о. Сергiя характер невежественности, объясняя все недоразуменiем братiи, ибо в письме якобы говорится  о том, что игумен отрекается от статьи, озаглавленной: «О почитанiи Имени Божiя», что по своему невежеству братiя поняла, как отречение от самого почитания Имени Божiя. Но о. Климент фантазирует: братiя  прекрасно понимала, что          о. Iероним отрекается от той самой статьи, которая с  его благословенiя была напечатана несколько месяцев назад и выражала его тогдашнее пониманiе Имени Божiя, с которым было согласно пониманiе  всей братiи; и теперь в отреченiи от этой статьи она ясно видела, что, перейдя на сторону о. Алексея Киреевского, хулившего Имя Господне, о. Iероним отрекся от своей прежней веры. Совершенно умалчивает о. Климент и о дальнейшем споре за подлинность  этого письма, говоря, что «достали названное письмо и рукопись и убедились, что Сергiй говорит неправду». Но на самом деле было как раз наоборот: собор убедился, что Сергiй говорит правду, и это решило участь о. Iеронима, ибо в ответе на заявленiе о. Сергiя о. Iероним не нашел лучшего средства для оправданiя, как отречься от своего собственного письма и приписать его коварному замыслу Антонiя Булатовича: «Это сам Антонiй написал и распространяет, чтобы возмутить против меня братiю», ответил  о. Сергiю игумен. Но у о. Сергiя было в руках подлинное письмо, и, указав на подлинную собственноручную подпись о. Iеронима, он сказал: «А это чья подпись?» Было даже предложено послать за о. Антонiем, чтобы личной ставкой восстановить истину. На защиту игумена выступил iеромонах о. Iерон и стал опровергать документ; но ему снова указали на подлинную подпись о. Iеронима и подробно разобрали содержанiе письма. Тот, оправдываясь тем, что по слабости зренiя не может удостовериться  в подлинности подписи, просил послать за очками. Послали за его очками. В это время в зал вошла и младшая братiя, стоявшая у дверей в коридоре, и зал наполнился. Принесли очки, рассмотрели – подлинность отреченiя о. Iеронима от прежних своих мненiй подтвердилась. Тогда выступили против о. Iеронима и другие  обличители. Послушник Никита прочел записанную им беседу  о Имени Господнем, которую он имел с о. Климентом и с о. Iеронимом в доказательство, что те его убеждали отступить от божественного почитанiя Имени Господня, и когда он на это не соглашался, ему угрожали всякими карами. Выступили и другие  свидетели, объявившiе перед собором слова и мненiя, которые они слышали от о. Iеронима, Климента, Меркурия, и других имяборцев, и вторичный собор, созванный Iеронимом для воздействия на имяславцев, неожиданно  превратился в суд над самими имяборцами. Стало очевидно, что дальнейшее пребыванiе о. Iеронима в игуменстве немыслимо, и старейшiй эпитроп о. Iоасаф вопросил братiю: «Чего же вы хотите?» на что последовал почти единогласный ответ: «Желаем смены игумена». Тогда о. Iероним встал и сказал: «Отцы святые, значит, вы согласны с о. Петром и не желаете, чтобы я был вашим игуменом?» - «Не желаем» - был общий ответ. «Ну, делайте со мной, что хотите», сказал о. Iероним и покинул зал.

      Таким образом, низложенiе фактически совершилось и оставалось его только оформить. Сам игумен готов был покориться общей братской воле, и если бы он не изменил своего первого  доброго решенiя, Святая гора была бы спасена от того  опустошенiя и разгрома, которого в конце концов добились Iероним и Мисаил ради удержанiя своих Игуменств. Но, увы, о. Климент и  о. Меркурiй не дали игумену исполнить своего благого намеренiя. Они уговорили вступить в борьбу с братiей и употребить все средства к удержанiю за собой игуменства, обнадеживая его поддержкой Пантелеймоновского монастыря, Ватопедского господствующего над Андреевским скитом монастыря и посольской власти.

      Поддавшись на их  уговоры, о. Iероним вступил в братоубийственную войну, окончившуюся насильственным изгнанiем и вывозом в Россию 185 братий, т. е. половины наличного состава, оклеветанных  им в бунте и в ереси. Борьба началась немедленно. В тот же вечер было послано два доноса: один  генеральному консулу в Салоники, а другой в Ватопед.  С словесным же доносом был послан монах Варфоломей, которого тайно от братiи спустили по веревке с балкона гостиницы. Он в ту же ночь успел сесть на отходивший пароход в Салоники, где передал по порученiю Iеронима генеральному консулу Беляеву донос, что братiя возмутилась против него и что положенiе в ските столь серьезно, что требуется его, консула, вмешательство. Точно так же была потребована помощь из Ватопеда, куда о. Iероним тоже доносил о возмущенiи против него братiи скита. Он просил прислать представителей монастыря «проэстосов» для принятия мер строгости к подавленiю возмущения. Вызов проэстосов для вмешательства во внутреннюю  жизнь скита был сделан о. Iеронимом совершенно незаконно и противно скитскому уставу. Устав, имея в виду предупрежденiе возможности грекам вмешиваться во внутреннюю жизнь скита, предусматривает, чтобы представители монастыря могли приехать в скит лишь по приглашенiю скита и то лишь по письменному приглашенiю за печатью и за подписью четырех эпитропов скита. О. Iероним  вызвал их тайно, и приглашение подписали только двое эпитропов, его сторонников.

VI.

      В то время, как о. Iероним ковал ковы против своей братiи и отправлял доносы, чтобы добиться поддержки власти над иноками, «коварные», «хитроумные» «главари комитета», по выраженiю о. Климента, наиболее убежденные защитники Божественного достоинства Имени Господня, ничего подобного не предпринимали против своих противников. Решив смену о. Iеронима, братiя обратила свои взоры на о. Давида, которого решала избрать на место первого, и на о. Антонiя, который находился на пристани и собирался покинуть Святую гору. Братiя послала просить его не покидать ея в эти решительные минуты и возвратиться в скит, чтобы помочь ей.

Мною уже было упомянуто, что еще 30 декабря я прибыл на пристань и на следующий же дань должен был отбыть на салоникском пароходе, но на море поднялась такая буря, которая  не давала приставать пароходам, и таким образом я прождал до 9-го января, когда около захода солнца показался на горизонте дымок парохода, шедшего  из Кавалы и который должен был отвезти меня в Салоники. Но в это время прибыл из скита о. Константин и передал мне всеобщую просьбу братiи возвратиться  в обитель и не оставлять её в эти трудные минуты. В выданной мною расписке о. Iерониму во время нашего примиренiя  на келiи Благовещенiя, я не отрицался возвратиться в скит, «аще то угодно будет Господу Богу и аще с любовью соизволят игумен и братiя». Теперь игумен фактически был низложен, братiя же с любовью единогласно зовет возвратиться к ней на помощь в родное гнездо, в котором я воздал Господу обеты мои при постриженiи, и я считал своим долгом исполнить эту просьбу, тем более, что я видел  в этом волю Божию. Господу угодно было так удивительно удержать меня на Святой горе от предпринятого мной отъезда необычайной бурей.