На утро были посланы царемъ къ преподобному два патриция— Епифаний и Троилъ. Они явились въ сопровождении многихъ знатныхъ мужей, съ отрядомъ войска и слугами, съ пышностью и суетнымъ величиемъ. Вместе съ ними пришелъ и вышеупомянутый епископъ Феодосий. Его ожидалъ преподобный Максимъ и надеялся на исполнение его обещания, по которому не только онъ самъ долженъ былъ истинно веровать, но и царя, и всехъ дру­гихъ представителей народа, возвратить православию. Но Феодосий солгалъ, предпочитая угождать царю земному и суетному миру, нежели следовать Царю Небесному и Его святой Церкви. Когда все сели и убедили сесть преподобного, началъ беседу патриций Троилъ.

—«Царь, владыка вселенной,—началъ онъ,—прислалъ насъ къ тебе возвестить то, что угодно его царской власти, утвержденной Богомъ, но прежде скажи намъ: исполнишь ли ты волю государя, или нет? Святой Максимъ ответилъ:—Прежде я выслушаю, Господинъ мой, что повелеваетъ мне государь и сообразно съ этимъ отвечу тебе. Ибо какъ я могу отвечать на то, чего еще не знаю?»

Троилъ же настаивалъ, говоря:

—«Не скажемъ тебе, съ чемъ мы явились, пока ты не ответишь намъ, окажешь ли повиновение царю».

Преподобный мужъ видя что посланные требуютъ настойчиво, смотрятъ злобно и резкими словами допрашиваютъ его, будетъ ли онъ повиноваться царской воле, отвечалъ:

—«Такъ какъ вы не хотите сказать мне, рабу вашему, что угодно господину нашему, царю, то объявляю вамъ, предъ лицомъ Самого Бога и Его святыхъ ангеловъ, следующее: если царь повелитъ мне что–либо такое, что имееть временное и преходящее значение, притомъ непротивное Богу и безвредное для вечного спасения души, то я охотно исполню».

Когда святой сказалъ это, патрищй Троилъ тотчасъ всталъ и хотелъ уходить, говоря:

—«Я ухожу, потому что вижу, что сей мужъ не исполнитъ царской воли».

Но тотчасъ поднялся шумъ и началось сильное смятение среди пришедшего сюда множества народа. Тогда епископъФеодосий сказалъ:

—«Объявите ему волю государя и выслушайте его ответъ, ибо нехорошо уйти, ничего не сказавъ ему и не выслушавъ его ответа». После этого патриций Епифаний началъ говорить преподобному:—Вотъ, что царь приказываетъ объявить тебе: такъ какъ весь Востокъ и те на Западе, которые увлечены въ соблазнъ, взирая на тебя, производятъ смуты и волнения, являясь отступниками отъ веры и строя козни, причемъ не хотятъ въ деле веры иметь съ нами общения[3], то да смягчит Господь кротостью твое сердце, чтобы ты вступилъ въ общение съ нами, принявъ изданный нами типосъ. Мы же, принявъ тебя съ любовию, съ великою честью и славою введемъ тебя въ церковь и поставим рядомъ съ нами, где обычно стоять цари, и приобщимся вместе съ тобою Пречистыхъ и Животворящихъ Таинъ Тела и Крови Христовыхъ. Потомъ провозгласимь тебя нашимъ отцомъ, и будетъ радость не только во всемъ христолюбивомъ граде нашемъ, но и во всемъ христианскомъ мире. Ибо мы твердо уверены, что когда ты всту­пишь въ общение съ святою Константинопольскою церковью[4], то присоединятся къ намъ и все, которые ради тебя и подъ твоимъ руководствомъ отпали отъ общения съ нами».

Святой авва Максимъ, обратившись къ епископу Феодосию, со слезами сказалъ:

—«Все мы, владыко, ожидаемъ великого дня судного. Ты по­мнишь, что было недавно говорено и обещано предъ святымъ Евангелиемъ, животворящимъ Крестомъ и святыми иконами Спа­сителя нашего Иисуса Христа и Пренепорочной Его Матери, Пре­чистой Богородицы и Приснодевы Марии».

Епископъ, съ потупленнымъ внизъ взоромъ, кротко сказалъ:

—«Что же могу я сделать, когда благочестивый царь хочетъ иного?»

Авва Максимъ отвечаль ему:

—«Зачемъ же ты и бывшие съ тобою касались святого Евангелия, когда у васъ не было твердого намерения исполнить обещанное? По истине все силы небесные не убедятъ меня сделать то, что вы предлагаете. Ибо, какой ответъ дамъ я, не говорю—Богу, но моей совести, если изъ–за пустой славы и мнения людского, ничего не стоющего, отвергну правую веру которая спасает любящих ее?»

Когда святой сказалъ это, тотчасъ все встали, исполненные гнева и бешенства и, бросившись къ нему, начали не только ругать его бранными словами, но и возложили на него руки. Схвативъ его, они били его руками, терзали, туда и сюда вла­чили по полу, толкали и топтали ногами, и каждый старался достать его, чтобы ударить. Они непременно убили бы свя­того, если–бы епископъ Феодосий не укротилъ ихъ ярости и не успокоилъ волнения. Когда перестали бить и терзать святого, то начали плевать на него, и оплевали человека Божия съ головы до ногъ. Смрадъ исходилъ отъ ихъ гадкихъ плевковъ, которыми была испачкана вся одежда его.

Тогда епископъ сказалъ имъ:

— «Не следовало бы делать этого; нужно было только выслу­шать его ответ и донести царю, ибо дела, подлежащие церковнымъ правиламъ, иначе судятся».

Съ трудомъ епископъ убедилъ ихъ прекратить шумъ и снова сесть. Они, не переставая поносить святого грубыми ругатель­ствами и оскорбительными упреками, уселись.

Тогда патриций Епифаний, дыша яростью, съ гневомъ обра­тился къ святому:

• «Скажи намъ, злой старикъ, одержимый бесомъ! Зачемъ ты говоришь такие речи? Не считаешь ли ты еретиками всех нас, и городъ нашъ, и царя нашего? Знай, что мы более тебя христиане, и более тебя православные. Мы признаемъ въ Иисусе Христе, Господе нашемъ, Божественную и человеческую волю и душу разумную, ибо всякое разумное существо всегда имеетъ и силу произволения, по самому естеству своему, и способность деятельности. Вообще, живому существу свойственно движение, а уму присуща воля. Мы признаемъ и Господа имеющимъ власть хотения не по Божеству только, но и по человечеству, а особенно мы не отрицаемъ Его двухъ волей и двоякихъ действий».

Авва Максимъ отвечалъ:

—«Если вы веруете такъ, какъ учитъ Церковь Божия, и какъ прилично разумному существу, то зачемъ принуждаете меня при­нять «типосъ», который совершенно отрицаетъ то, что вы гово­рите теперь?»

Епифаний возразилъ:

—«Типосъ написанъ ради улажения не совсемъ понятныхъ истинъ, чтобы не впалъ въ заблуждение народъ вследствие особен­ной тонкости ихъ выражения».

На это авва Максимъ ответилъ:—«Это противно вере¹, а между темъ всякий человекъ освя­щается правильнымъ исповеданиемъ веры».

Тогда патриций Троилъ возразилъ:

—«Типосъ не отрицаетъ двухъ волей во Христе, а только заставляет молчать о нихъ ради мира Церкви».

Авва Максимъ сказалъ на это:

—«Замалчивать слово значить отрицать его, какъ объ этомъ говорить Духъ Святой чрезъ пророка: не суть речи, ниже словеса, их же не слышатся гласи их (Пс. 18,4). Поэтому, если какое–либо слово не высказывается, то это вовсе не есть слово».

Тогда Троилъ сказалъ:— «Имей въ сердце своемъ какую угодно веру; никто тебе не запрещает».

Овятый Максимъ возразилъ:

—«Но полное спасение зависитъ не отъ одной сердечной веры, а и отъ исповедания ея, ибо Господь говорить: иже отвержется Мене пред человеки, отвергуся его и Аз пред Отцем Моим, иже на небесех (Мф. 10,33). Равно и Божественный апостолъ учитъ: сердцемъ веруется в правду, усты же исповедуется во спасение (Римл. 10,10). Если же Богъ и Божественные пророки и апостолы повелеваютъ исповедывать словомъ и языкомъ таинство веры, кото­рое приносит всему миру спасение, то нельзя принуждать къ молчанию относительно исповедания, чтобы не умалялось спасение людей».

На это Епифашй злобнымъ голосомъ воскликнулъ:

– «Подписалъ ли ты постановления собора, бывшего въ Риме?»

—«Подписалъ»,—ответилъ святой.

Тогда Епифаний продолжалъ: — Какъ ты осмелился подписать и анафематствовать исповедующих веру такъ, какъ прилично разумнымъ существамъ и какъ учитъ кафолическая церковь?[5] Воистинну собственнымъ судомъ мы приведем тебя въ городъ и поставимъ на площадь связанного, соберемъ всехъ комедиантовъ, и блудницъ и весь народъ, и заставимъ ихъ бить тебя по щекамъ и плевать тебе въ лицо».

На это святой отвечал:

– «Да будет так как ты сказал. Если же ты утверждаешь что мы анафематствовали тех которые признают два естества соединившиеся в Господе нашем, а равно две воли и два действия соответствующие каждому естеству во Христе Господе, Который по естеству Божественному есть истинный Бог, а по естеству человеческому истинный человек, – то прочти господин мой книгу, заключающую в себе деяния этого собора; и если вы найдете то, что сказали, делайте, что хотите. Ибо я и все сотрудники мои, все подписавшие деяния собора, анафематствовали тех, которые, подобно Арию и Аполлинарию[6] признают в Господе одну волю и одно действие и не исповедуют Господа нашего и Бога имеющим два естества, в которых Он пребывает, а равно имеет силу хотения и действования, коими совершает наше спасение».

Тогда друзья Епифания и патриции, и все пришедшие с ними, начали говорить между собою:

—«Если мы и далее станемъ слушать его то нам не при­йдется ни есть, ни пить. Поэтому, пойдемъ и пообедаемъ и затемъ возвестимъ царю и патриарху то, что мы слышали. Вы видите, что этотъ окаянный предалъ себя сатане».

Затемъ, встав, они ушли обедать. Было же въ этотъ день предпразднство Воздвижения честного Креста и уже наступало время всенощного бдения. Отобедав, они отправились въ городъ крайне недовольные.

На другой день (14 Сентября), рано утромъ, явился къ пре­подобному Максиму патриций Феодосий, отнялъ все книги, какие имелъ святой, и сказалъ отъ имени царя:

—«Такъ какъ ты не захотелъ почета, то иди въ изгнанье, которое ты заслужилъ».

Святой старецъ тотчасъ былъ взять воинами и отведенъ сна­чала въ Селемврию, где онъ оставался два дня. Въ течение этого времени одинъ воинъ изъ Селемврии, отправившись въ армию, распустилъ по лагерю молву, возбуждая противъ старца народъ словами: «пришелъ къ намъ одинъ инокъ, который хулит Пре­чистую Богородицу». Начальникъ армии, призвавъ важнейшихъ клириковъ города Селемврии, а равно пресвитеровъ, диаконовъ и почетнейшихъ иноковъ, послалъ ихъ къ блаженному Максиму—узнать: правда ли то, что говорятъ о немъ, будто онъ хулить Божию Матерь? Когда они пришли, преподобный всталъ и покло­нился до земли, воздавая почетъ ихъ званию. Они также покло­нились святому и затемъ все сели. Тогда одинъ изъ пришедшихъ, весьма почтенный старецъ, очень кротко и почтительно спросилъ преподобного Максима:

—«Отче, такъ какъ некоторые соблазнились относительно твоей святости, утверждая, будто бы ты не признаешь Госпожу нашу Пречистую Деву Богородицу Матерью Божиею, то заклинаю тебя Пресвятою Единосущною Троицею сказать намъ истину и изъять соблазнъ изъ сердецъ нашихъ, чтобы и мы не погрешили, неправильно думая о тебе».

Преподобный Максимъ преклонился на землю крестообразно, а потомъ, вставши, возделъ руки къ небу и торжественно произнесъ со слезами:—«Кто не исповедуетъ Госпожу нашу, всепетую, святейшую и пренепорочную Деву, честнейшую всехъ разумныхъ существъ, истинною Материю Бога, сотворившего небо и землю, море и все, что въ нихъ тотъ да будетъ анафема отъ силъ небесныхъ, отъ лика святыхъ апостоловъ и пророковъ и безконечного множества мучениковъ, и отъ всякой праведной души, скончавшейся въ вере, ныне, всегда и во веки вековъ!»

Услышавъ это, все прослезились и высказали ему благопожелания въ словахъ:

—«Богъ да укрепить тебя, отче, и да сподобитъ тебя достойно и безпрепятственно совершить свое поприще!»

После этого собралось туда множество воиновъ послушать благочестивые речи отцовъ, беседующихъ между собою. Тогда одинъ изъ приближенныхъ начальника армии, видя большое сте­чение войска, усердно слушающего слова святого и порицающего правительство за изгнание его, повелелъ немедленно вывести от­туда святого и вести его далее за два поприща[7], пока снарядятся те, которые должны вести его въ Перверу въ заточение. Клирики, подвигнутые Божественною любовию, шли те два поприща пешкомъ, провожая святого. Когда пришли воины, чтобы вести его въ изгнание, клирики понесли святого на рукахъ и посадили на коня. Затемъ они обнимали его со слезами и, простившись съ нимъ, возвратились въ свой городъ. Святого же повели въ Пер­веру и тамъ заключили въ темнице.

Прошло много времени[8], и царь снова послал привести в Константинополь из заточения преподобного Максима и обоих его учеников. Когда они пристали к городу на корабле, при захождении солнца, явились два начальника стражи с десятью воинами и, выведши их из корабля полунагих и необутых, разлучили и заключили каждого особо. Спустя несколько дней их повели в царскую палату. Оба ученика были оставлены на дворе под стражей, а старец был введен внутрь, где заседали сановники и многие почетнейшие лица. Святой был поставлен среди возседавших правителей. Тогда царский казнохранитель съ раздражениемъ въ голосе, обратился къ нему:

• «Христианинъ ли ты?»
• Старецъ отвечалъ:
• «По благодати Христа, Бога всяческихъ, яхристианинъ».
• Казнохранитель исполнился гнева и сказалъ:
• «Ты говоришь неправду».
• Святой отвечалъ:
• «Ты говоришь, что я не христианинъ, а Богъ говорить, что я неизменно пребываю христианиномъ».
• «Но если ты христианинъ,возразилъ казнохранитель,—то за что же ты ненавидишь царя?»
• «Откуда это видно?спросилъ святой.—Ведь, ненависть есть сокровенное чувство души, точно такъ же, какъ и любовь».
• «Изъ делъ твоихъ, ответилъ казнохранитель, всем стало известно, что ты враг царя и его царства. Ибо ты один предал сарацынам Египет, Александрию, Пентаполь, Триполис и Африку».

– «Где же достоверные доказательства этого?»—спросил святой.

Тогда ввели некоего Иоанна, бывшего когда–то сакеллариемъ[9] Петра—въ то время, когда Петръ былъ наместникомъ Нумидии Африканской[10]. Этотъ Иоаннъ сказалъ:

—«Двадцать два года тому назадъ, дедъ господина нашего царя повелелъ блаженному Петру чтобы онъ велъ войска въ Египетъ противъ сарацынъ. Петръ, доверяя тебе, как рабу Божию, писал к тебе, прося полезного совета. Но ты отписал ему, что не благоугодно Богу помогать царю Ираклию и наследникам его».

Тогда святой сказалъ ему:

—«Если ты говоришь правду и имеешь письмо Петра ко мне и мое письмо къ Петру, то покажи ихъ; пусть ихъ прочтутъ, и я приму достойную казнь по закону».

Иоаннъ ответилъ:

— «Я не имею писемъ вашихъ, и даже не знаю, писали ли вы другъ другу но въ лагере тогда все объ этомъ говорили».

Святой возразилъ:

—«Если целое войско объ этомъ говорило, то почему только ты одинъ на меня клевещешь? Виделъ ли ты даже меня когда–либо, или я тебя?»

«Нетъ,—отвечалъ Иоаннъ,—Я никогда не виделъ тебя».

Тогда святой, обратившись къ собранию, сказалъ:

• «Судите сами: справедливо ли ставить в свидетели такихъ людей? Сказано ведь: им же судом судите, судят вам, и в нюже меру мерите, возмерится вам от Бога, праведного Судии всех» (Мф. 7,2).

Затемъ ввели Сергия Магуду. Тотъ сказалъ:

—«Назадъ тому девять летъ, блаженный авва Фома, пришедший изъ Рима, разсказывалъ мне следующее: посылалъ меня, – говорилъ онъ, – папа Феодоръ къ Григорию, префекту Африки, отложивше­муся въ то время отъ греческой империи, сказать ему, чтобы онъ по боялся греческихъ войскъ, ибо рабъ Божий авва Максимъ виделъ сонъ будто на небесахъ на востоке и на западе, стояли лики ангеловъ. Изъ нихъ бывшие на востоке, восклицали: Константинъ Августъ, ты победишь! Находившиеся же на западе, восклицали: Григорий Августъ, ты победишь! При этомъ голосъ западнаго лика былъ яснее и громче, чемъ восточного».

Когда Магуда изложилъ это, казнохранитель сказалъ святому:

– «Вотъ тебя привелъ Богъ въ этотъ городъ на сожжение огнемъ».

Святой ответилъ:

—«Благодарю Бога, очищающего вольные мои согрешения невольными наказаниями. Но горе миру от соблазн: нужда бо есть приити соблазном: обаче горе человеку тому, имже соблазн приходит (Мф. 18,7). По истине, не следовало бы говорить сего предъ христианами, а темъ более оставлять безъ наказания техъ, которые говорятъ и делаютъ только угодное людямъ ныне живущимъ, а завтра не существующимъ. Все это нужно было объявлять въ то время, когда былъ еще живъ Григорий. Тогда следовало бы при­звать сюда патриция Петра, авву Фому и блаженного папу Феодора; я, въ присутствии всехъ ихъ сказалъ бы патрицию Петру: скажи, господинъ мой, писалъ ли ты когда–либо ко мне о томъ, о чемъ свидетельствуетъ твой сакелларий, или, быть можетъ, я писалъ къ тебе? Равнымъ образомъ и блаженному папе я сказалъ бы: скажи, владыко, разсказывалъ ли я когда–либо тебе сонъ? Но если–бы и папа обличилъ меня относительно сна, то въ этомъ была бы его вина, а не моя, ибо сонное видение есть вещь непроизвольная, а законъ наказываетъ только те деяния, которыя зависятъ отъ сво­бодной воли человека».

Возводились при этомъ на неповинного и святого мужа и другие клеветы и несправедливые обвинения, особенно относи­тельно хулы на царя,—будто онъ и его ученики порицали въ Риме царя. Однако, святой, доказывая свою невинность, опровергалъ все эти клеветы, въ кротости своей, смиренными, пре­мудрыми и вдохновенными речами.

Затемъ введенъ былъ отдельно ученикъ его Анастасий. Его побуждали, чтобы онъ сказалъ что–либо дурное о своемъ учителе, и когда тотъ не хотелъ говорить неправды на праведного мужа, его избили кулаками и затемъ отвели его и учителя его, каждого порознь, по своимъ местамъ въ темницы.