На другой день вечеромъ пришли къ преподобному въ темницу: патрицй Троилъ, Сергий Евфратасъ, начальникъ царской трапезы. Они сели, и, заставив сесть преподобного, спросили:

—«Скажи намъ авва какую беседу велъ ты въ Африке и въ Риме съ Пирромъ и какими доводами убедилъ ты его отказаться отъ его собственного догмата и принять твой догматъ?»

Святой ответилъ:

—«Если бы были со мною мои книги, въ которые я записалъ бывшие у насъ тамъ съ Пирромъ беседы и споры, то я все по­дробно разсказалъ бы вамъ; но такъ какъ книги у меня отняты, то, что могу припомнить, то и скажу». Затемъ святой разсказалъ по порядку все, что могъ припо­мнить, прибавивъ въ заключение следующее:

—«Я никакого собственного догмата не имею, а только общий всей кафолической Церкви; я не внесъ въ свое исповедание ни одного нового слова, по которому оно могло бы называться моим собственным».

Затем посланные спросили его:

– «Что же ты не вступишь в общение с Константинопольским престолом?»

– «Нет», – ответил святой.

– «Почему же?» спросили они.

– «Потому, – ответил святой, – что предстоятели сей церкви отвергли постановления четырех святых соборов, приняв за правило «девять глав», изданных в Александрии, а затем приняли экфесис, составленный Сергием, Константинопольским патриархом, и, наконец, типос, в недавнее время обнародованный. С другой стороны, все, утвержденное в экфесисе, они отвергли в типосе и много раз сами себя отлучили от Церкви и изобличили в неправомыслии. Мало того, сами себя отлучив от Церкви, они низложены и лишены священства на поместном соборе, бывшем недавно в Риме. Какое же тайнодействие они могут совершать? Или какой Дух снизойдет на тех, которые ими рукополагаются?»

– «Значит, ты один спасешься, – возразили ему, – а все прочие погибнут?»

Святой ответил на это:

– «Когда все люди покланялись в Вавилоне золотому истукану, три святые отрока никого не осуждали на погибель. Они не о том заботились, что делали другие, а только о самих себе, чтобы не отпасть от истинного благочестия (Дан. 3 кн.). Точно также и Даниил, брошенный в ров, не осуждал никого из тех, которые, исполняя закон Дария, не хотели молиться Богу, а имел в виду свой долг, и желал лучше умереть, чем согрешить и казниться пред своею совестью за преступление закона Божия (Дан. 14,31 и далее). И мне не дай Бог осуждать кого–либо, или говорить, что я один спасусь. Однако же, я соглашусь скорее умереть, чем, отступив в чем–либо от правой веры, терпеть муки совести».

– «Но что ты будешь делать, – сказали ему посланные, – когда римляне соединятся с византийцами? Вчера, ведь, пришли из Рима два апокросиария, и завтра, в день воскресный, будут причащаться с патриархом Пречистых Таин»,

Преподобный ответилъ:

—«Если и вся вселенная начнетъ причащаться съ патриархомъ, я не причащусь съ нимъ. Ибо я знаю изъ писаний святого апо­стола Павла, что Духъ Святый предаетъ анафеме даже Ангеловъ, если бы они стали благовествовать иначе, внося что–либо новое» (Гал. 1,8).

Тогда посланные спросили:

—«Неужели совершенно необходимо исповедывать во Христе две воли и двоякого рода деятельность?»

—«Совершенно необходимо,—отвечалъ святой,—если мы хотимъ благочестиво мыслить, ибо никакое существо не лишено при­родной деятельности. Святые отцы ясно говорятъ, что ни одно существо не можетъ ни существовать, ни быть познаваемымъ безъ сродного ему действования. Если этого нетъ и если естество не обнаруживается въ действовании, то какимъ образом можно при­знавать Христа истиннымъ Богомъ по естеству и истиннымъ человекомъ?»

На это ему сказали:

—«Мы видимъ, что это—истинная правда, однако,—не огор­чай царя, который, ради мира Церкви, составилъ типосъ не для того, чтобы отрицать что–либо изъ признаваемыхъ во Христе свойствъ, но ради спокойствия Церкви, повелевая молчать о техъ вещахъ, которые порождают разногласие».

Тогда человекъ Божий, простершись на землю, отвечалъ со слезами:

—«Не следовало бы огорчаться доброму и боголюбивому царю по поводу моего недостоинства, ибо я не хочу прогневать Бога, умалчивая о томъ, что Онъ повелелъ признавать и исповедывать. Ибо если, по слову Божественного Апостола, Самъ Онъ положилъ в церкви первее апостолов, второе пророков, третие учителей (1 Кор. 12, 28), то ясно, что Самъ Онъ и говорить чрезъ нихъ. Изъ всего же священного Писания, изъ творений святыхъ учителей и изъ постановлеий соборныхъ мы научаемся, что воплотившийся Иисусъ Христосъ, Господь и Богъ нашъ, имеетъ силу хотеть и действовать по Божеству и по человечеству. Ибо у Него вовсе нетъ недостатка въ техъ свойствахъ, по которымъ Онъ познается, какъ Богъ, или какъ человекъ, кроме греха. Если же Онъ совершенъ по обоимъ естествамъ и не лишенъ ничего, свойственнаго имъ, то, по истине, тотъ совершенно извращаетъ тайну Его вочеловечения, кто не нризнаетъ въ Немъ самого существа обоихъ естествъ съ соответствующими имъ свойствами,—естествъ, чрезъ которые и въ которыхъ Онъ пребываетъ».

Когда святой изложилъ это и многое другое, пришедшие похва­лили его мудрость и не нашли, что возразить ему. Сергий же сказалъ:

—«Одинъ ты огорчаешь всех,—именно темъ, что изъ–за тебя многие не хотятъ иметъ общения съ здешнею Церковью».

Преподобный Максим возразилъ:

—«Но кто можетъ утверждать, что я кому–нибудь повелевалъ не иметь общения съ Византийскою церковью?»

На это Сергий отвечалъ:

—«То самое, что ты не сообщаешься съ этою церковью, сильнее всего отвращаетъ многихъ отъ общения съ нею».

Человекъ Божий сказалъ на это:

—«Нетъ ничего тягостнее и печальнее того состояния, когда совесть въ чемъ–либо обличаетъ насъ, и неть ничего дороже спокойствия и одобрения совести».

Затемъ Троилъ, обращая внимание на то, что «типосъ» царя Константа анафематствованъ по всему Западу, сказалъ святому:

—«Хорошо ли, что толкование благочестивого государя нашего такъ безславится?»

Святой ответилъ:

– «Да простит Бог тем, которые внушили императору и допустили его издать этотъ указъ!»

Троилъ спросилъ:

—«Кто же внушилъ и кто допустилъ?»

Святой ответилъ:

—«Предстоятели Церкви научили, а сановники допустили, и, такимъ образомъ, позоръ соблазна падаетъ на неповинного и чуждого всякой ереси царя. Однако, посоветуйте государю сделать то же, что сделалъ некогда блаженной памяти дедъ его Ираклий. Когда онъ узналъ, что многие отцы на Западе не принимаютъ «изложения» веры, а равно обличаютъ и осуждаютъ заключаю­щуюся тамъ ересь,—очистилъ себя отъ упрека въ этомъ, разославъ повсюду свои послания и утверждая въ нихъ, что «изложе­ние» принадлежит не ему, а бывшему патриарху Сергию. Пусть сделаетъ то же и ныне царствующий государь и тогда онъ будетъ освобожденъ отъ всякого упрека». Они долго молчали, качая головою, а затемъ сказали:

—«Неудобно и даже невозможно сделать все то, что ты советуешь, авва». Побеседовавъ еще достаточно о разныхъ предметахъ, они простились и дружелюбно расстались.

Черезъ неделю после этого разговора, въ следующую субботу, святого и обоихъ его учениковъ опять позвали въ царскую па­лату къ допросу. Прежде былъ введенъ более ранний ученикъ его Анастасий, а другой Анастасий, бывший апокрисиарий римской цер­кви, былъ поставленъ вне палаты. Когда первый Анастасий былъ введенъ въ залу, где сидели среди членовъ сената два патриарха: Фома, константинопольский патриархъ, и какой–то другой, тотчасъ вошли и клеветники, возводившие на преподобного Максима ложные обвинения. Присутствующие заставляли Анастасия подтверждать клеветы, возводимые на его учителя. Но онъ дерзновенно изобличалъ ложь, мужественно возражая предъ патриархами и сенатомъ. Когда же его спросили: анафематствовалъ ли онъ «типосъ», онъ ответилъ, что не только анафематствовалъ, но и составилъ противъ него книгу. Тогда сановники спросили:

• «Что же? Не признаешь ли ты, что ты дурно поступиль?»
• «Да не попуститъ мне Богъ,ответилъ Анастасий,—считать дурнымъ то, что я сделалъ хорошо, согласно церковному пра­вилу».

Когда затемъ его спрашивали о многихъ другихъ вещахъ, онъ отвечалъ, какъ ему помогалъ Богъ. После этого его вывели, а ввели преподобнаго старца Максима. Патриций Троилъ обратился къ нему съ словами:

– «Послушай, авва, скажи правду, и Богъ помилуетъ тебя. Ибо если мы станемъ спрашивать тебя законнымъ порядкомъ и окажется истиннымъ хотя бы одно изъ возводимыхъ на тебя обвинений, то ты будешь казненъ по закону».

Старецъ отвечалъ:

— «Я уже сказалъ вамъ и опять скажу: настолько же воз­можно хотя бы одному обвинению быть справедливымъ, насколько сатане возможно стать Богомъ; но такъ какъ сатана не есть Богъ и стать Имъ не можетъ, будучи отступникомъ, то и те обвинения не могутъ стать истинными, которые совершенно ложны. Поэтому, что хотите сделать, то и делайте; я же, благочестно почитая Бога, не боюсь обиды».

На это Троилъ возразилъ:

• «Но разве ты не анафематствовалъ типоса?»
• Старецъ отвечалъ:
• «Несколько разъ уже я говорилъ, что анафематствовалъ».
• «Но если ты,–сказалъ Троилъ,— анафематствовалъ «типосъ», то, следовательно, ицаря?»

—«Царя я не анафематствовалъ,—ответилъ преподобный,—а только хартию, ниспровергающую православную и церковную веру».

«Где же ты анафематствовалъ»?—спросилъ Троилъ.

• «На поместномъ соборе, въ Риме,отвечалъ святой Максимъ,въ церкви Спасителя и Пресвятой Богородицы».

Тогда обратился къ нему председатель:

• «Вступишь ли ты въ общение съ нашею церковью, или нетъ?»
• «Нетъ, не вступлю,"отвечалъ святой.
• «Почему же?»спросилъ председатель.
• «Потому что она,отвечалъ святой,—отвергла постановления православныхъ соборовъ».

«Но если церковь наша отвергла соборы, возразилъ пред­седатель, то какъ же они записаны въ месяцесловномъ дипти­хе»?[10]

• «Какая польза,отвечалъ святой,—отъ названий воспоминания ихъ, если догматы техъ соборовъ отвергнуты?»
• «Можешь ли ты,спросилъ председатель,—ясно показать, что нынешняя Церковь отвергла догматы бывшихъ ранее святыхъ соборовъ?»
• «Если не будете сердиться и повелите,ответилъ старецъ,—то я легко могу показать».

Когда все умолкли, къ нему обратился казнохранитель:

—«За что ты такъ любишь римлянъ и ненавидишь грековъ?» Святой ответилъ:

• «Мы имеемъ отъ Бога заповедьникого нененавидеть. Я люблю римлянъ, какъ единоверныхъ со мною, а грековъкакъ говорящихъ однимъ со мною языкомъ».
• «А сколько тебе летъ?»спросилъ казнохранитель.
• «Семьдесятъ пять»отвечалъ святой.
• «А сколько лет,продолжалъ казнохранитель,—находится при тебе твой ученикъ?»
• «Тридцать семь»,отвечалъ святой.

Въ это время одинъ изъ клириковъ воскликнулъ:

—«Да воздастъ тебе Богъ за все, что ты сделалъ блажен­ному Пирру.

Святой ничего не ответилъ этому клирику.

Во время этихъ, довольно продолжительныхъ, допросовъ ни одинъ изъ находившихся тамъ патриарховъ ничего не сказалъ. Когда же стали распространяться о соборе, бывшемъ въ Риме, некто Демосфенъ заявилъ:

—«Не истиненъ этотъ соборъ, потому что созвалъ его Мартин, отлученный папа».

Преподобный Максимъ отвечалъ:

—«Не отлученъ папа Мартинъ, а подверся гонению». После этого, выславъ святого вонъ, они советовались, что съ нимъ сделать? Безчеловечные мучители находили, что было бы слишкомъ милостиво оставить его жить по–прежнему, въ заточении, и что лучше подвергнуть его мучениямъ более тяжкимъ, чемъ смерть. Поэтому предали его въ руки градского воеводы. Префект велелъ отвести святого Максима и учениковъ его въ преторию[11] .

Здесь беззаконный мучитель, прежде всего, обнаживъ святого старца и повергнувъ его на землю, велелъ бить его острыми воловьими жилами, не устыдившись ни старости его, ни почтенного вида,— не умиляясь и видомъ его тела, изможденного постническими подвигами. Святого били такъ жестоко, что земля обагрилась его кровию, а тело его было настолько изсечено, что не оставалось на немъ ни одного неповрежденного места. Затемъ свирепый зверь съ яростью обратился къ ученикамъ преподобного и избилъ ихъ въ такой же степени. Когда ихъ били, глашатай восклицалъ:

—«Неповинующиеся царскимъ повелениямъ и остающиеся не­покорными, достойны терпеть такие страдания».

Затемъ ихъ, еле живыхъ, ввергли въ темницу.

На утро снова привели въ судилище изъ темницы святого и преподобного мужа съ первымъ ученикомъ его Анастасиемъ. Свя­той былъ еще живъ и весь покрыт ранами, такъ что нельзя было смотреть безъ сострадания на почтенного старца, святого постника, богомудрого учителя и исповедника—богослова, всего окровавленного и изъязвленного глубокими ранами, не имеющего съ ногъ до головы неповрежденного места. Однако, не сжалились надъ нимъ жестокосердные мучители, а пришли въ еще большее озлобление. Извлекши его богоглаголивый языкъ, источавший реки премудрыхъ учений и потоплявший еретические умствования, глу­боко, у самой гортани, отрезали безъ всякого милосердия, и, такимъ образомъ, хотели наложить молчание на богословствующие уста святого. То же сделали и съ более раннимъ ученикомъ его Анастасиемъ, а затемъ снова заключили ихъ въ темницу. Но Го­сподь Богъ, сделавший некогда грудныхъ младенцевъ способными къ восхвалению Своего святого имени, а равно давший немому способность речи, и этимъ Своимъ истиннымъ и вернымъ рабамъ, преподобному Максиму исповеднику и мученику, а равно и уче­нику его преподобному Анастасию, подалъ возможность и безъ языка говорить еще лучше и яснее, чемъ раньше, до усечения языка. О, сколь тогда устыдились окаянные еретики, узнавъ объ этомъ! Воспылавъ еще большею злобою, они отрезали его пра­вую руку и бросили на землю. Точно также они отрезали руку и ученику его, святому Анастасию. Другого же ученика его, также Анастасия, бывшего апокрисиария римской церкви, они пощадили, такъ какъ онъ по временамъ бывалъ секретаремъ у государей.

После этого, преподобного Максима и ученика его вывели изъ претории и влачили ихъ по всему городу съ поруганиемъ,— показывали ихъ отрезанные языки и руки всему народу и без­образными голосами производили кликъ и насмешки. После такого безчеловечного издевательства и безчестного поругания, сослали всех троихъ, каждаго порознь, въ дальнее изгнание, безъ всякой заботы о нихъ, безъ пищи и одежды, нагихъ и босыхъ. Много бедствий и страданий испытали они въ пути. Преподобный Максимъ, вследствие тяжкихъ ранъ, не могъ держаться ни на лошади, ни въ повозки. Воины сплели корзину наподобие постели, и положивъ въ нее тяжко страдавшего старца, съ большимъ трудомъ могли нести его къ месту заточения. Препроводивъ его въ отдаленную скифскую страну, которая въ Европе называется Аланией[12], они заключили его въ темнице, въ городе Шемари.

Преподобный же ученикъ его Анастасий, которому были отрезаны языкъ и рука, еще на пути почилъ своимъ многотруднымъ и многострадальнымъ теломъ, а душа его перешла къ Богу въ жизнь безсмертную.

Преподобный Максимъ въ своемъ последнемъ изгнании прожилъ среди тяжкихъ страданий, еще три года. Заключенный въ темнице, онъ не пользовался ни отъ кого, ни необходимыми въ его старости услугами, ни человколюбивымъ попечениемъ. Когда же Господь восхотелъ положить конецъ его болезнямъ и скорбямъ и вывести его изъ темницы на вечный просторъ и веселие Небесного Царствия, то утешилъ его прежде однимъ Божественнымъ явлениемъ на земле, а затемъ возвестилъ ему часъ кончины. Блажен­ный страдалецъ исполнился великой радости, и хотя всегда былъ готов къ кончине, однако началъ усердно готовиться къ ней. Когда же наступилъ радостный для него часъ смерти, онъ съ веселиемъ предалъ душу свою въ руки Христа Бога, Которого возлюбилъ отъ своей юности и за Которого столько пострадалъ.

Такъ исповедникъ Христовъ и мученикъ исполнилъ свой жиз­ненный путь[13] и вошелъ въ радость Господа своего. Погребенъ онъ въ томъ же городе. После погребения святого, на могиле его были видны три чудесные лампады, светившие пламенемъ несказанного сияния и озарявшие то место. Святой, который при жизни своей былъ светомъ миру, и по кончине своей не переставалъ светить и ныне светит всемъ людямъ примеромъ своей добродетельной и многострадальной жизни и великой ревности по Боге. Те три, виденные на гробе святого, лампады служили яснымъ знамениемъ того, что святой угодникъ Божий вселился въ светлыхъ обителяхъ Пресвятой Троицы, немерцающихъ въ Царствии Божиемъ, где онъ сияетъ съ праведными, какъ солнце, и наслаждается созерцаниемъ Троичного света. После кончины преподобного Максима остался въ живыхъ, въ отдельномъ заточении, другой ученикъ его, апокрисиарий Анастасий, который впоследствии съ особенною подробностью описалъ житие, подвиги и страдания отца и учителя своего. Изъ этого описания здесь взято въ сокращении то, что достаточно для пользы нашей, для прославления Бога, во святыхъ славимого, Отца, и Сына, и Святаго Духа, Ко­торому и отъ насъ грешныхъ да будетъ честь, слава и поклоне­ние, ныне и присно, и во веки вековъ. Аминь.

Кондак преподобного, глас 8:

Троицы рачителя и великого Максима, научающа ясно вере божественней, еже славити Христа во дву естествах, волях же и действах суща, в песнех достойных вернии почтим взывающе: радуйся, проповедниче веры.

Ин кондак, глас 6:

Свет трисиянный, всельшийся в душу твою, сосуд избран показа тя всеблаженне, являюща божественная концем, неудобопостижных разумений ты сказуяй блаженне, и Троицу всем Максиме воспроповедуяй ясно, пресущную, безначальную.

Ну что, уважаемый Г., научился ли от преподобного Максима отличать истинную Церковь от ложной? Оказывается, не всякая церковь, именуемая православною и кафолическою, есть такая Церковь. Хотя бы в ней было огромное большинство народа. Четыре восточные патриарха с церквами своими именовались православною кафолическою Церковью, а находились в монофелитской ереси, сами не сознавая того. Поэтому патриархи и церкви их были ложными. Истинная Церковь Христова узнается по чистой и неповрежденной вере, а не по многолюдству.

Исповеднический подвиг Афонских исповедников – сравним с исповедническим подвигом преподобного Максима Исповедника.

Для мучительства преподобного Максима Исповедника была применена клевета и воинская сила, и он, исповедник чистого Православия, был невинно оклеветан, избит и замучен до смерти. – И Афонские исповедники чистого Православия, были также невинно оклеветаны, и воинской силой, под командованием архиепископа Никона были избиваемы до смерти.