В тот же вечер я возвратился на Карею к большому не удовольствiю моего старца, настоятеля келiи Благовещенiя о. Парфенiя, с благословенiя которого я должен был ехать в Афины; но, узнав обстоятельства дела, он не стал противиться моему намеренiю, и на следующiй день, после  ранней литургiи, в 9 ч. утра я отправился в Андреевскiй скит. У святых ворот меня встретила большая  часть братiи с любовью и с сердечными приветствiями и лобзанiями, и мы  пошли в паломническую гостиницу, где имелось просторное помещение. Братiя земно кланялась, просила меня не оставить их одних в эти трудные минуты, не оставить беспомощных, так как стало известно, что о. Iероним, который, накануне согласился было на свою смену, вызвал ватопедских проэстосов, которые сейчас должны приехать «для усмиренiя бунтовщиков». Я утешил братiю, как мог, и напомнил ей слова Спасителя: «В мiре  скорбни будете, дерзайте, яко Азъ победих мiр»[1]). Вслед за мной  пришел и о. Давид, которого  братiя тоже призвала к себе. Здесь мы впервые  встретились  с о. Давидом после 23-го  июля, когда я случайно с ним увидался около его кельи, ибо как я, так и он, мы оба вели весьма замкнутую жизнь и не общались друг с другом. Братiя обратилась к о. Давиду с той же просьбой, как и ко мне. Старец растрогался и прослезился. В то же почти время прибыли в скит проэстосы, и их принял о. Iероним со сторонниками своими и провел их в парадные комнаты скита. Прибыв в обитель и увидав св. ворота открытыми и царящее в скиту спокойствiе, проэстосы были весьма удивлены и сказали: «Вы писали, что у вас бунт, но у вас все спокойно». Итак, игумен призвал проэстосов, дабы они удержали за ним игуменство. Но братiя со вчерашнего дня считала уже о. Iеронима низложенным, так как устав ясно предоставлял братiи право смены игумена в случае недовольства им, и поэтому вчерашнее единогласное заявленiе о сем игумену было выраженiем воли подавляющего большинства собора, имевшим  официальный характер. Следовательно, оставалось теперь оформить на бумаге то, что словесно было сделано накануне, и братiя решила идти в соборный храм  и созвать туда всеобщiй братскiй собор для приданiя вчерашнему низложенiю письменной формы и для выбора нового игумена. Ударили в большой колокол и собрались в собор. Но в то время, как братiя собиралась в собор, ближайшiе сторонники о. Iеронима в парадных комнатах угощали проэстосов обедом и «прилежно вадили», как говорит Писание, на братiю. Братскiй собор открылся торжественным молебном с акафистом Сладчайшему Iисусу, после которого соборные старцы Сергiй и Фортунат и старшiй братскiй духовник о. Пантелеймон предложили братiи высказаться в том, желает ли она оставить прежнего игумена, или желает избрать нового. Все в один голос ответили, что требуют смены о. Iеронима. Тогда были поставлены столы для подписи под братским заявленiем о смене о. Iеронима.   Заголовок был составлен мною и, по обсужденiи старшей братiей, принят и предложен  к подписи. Он гласил: «Я, нижеподписавшийся, верую и исповедую, что Имя Божiе  и Имя Господа Iисуса Христа свято само по себе, неотделимо от Бога и есть Самъ Богъ, как то многие святые Отцы исповедали. Хулителей и уничижителей Имени Господня отметаюсь, как еретиков, и посему требую смены игумена Iеронима». О. Климент уверiет, будто к этой формуле заставляли принудительно подписываться и тех, которые не хотели. Это ложь, ибо могла ли быть речь о принужденiи, когда в самом скиту присутствовали  монастырскiе власти. Уверяет также о. Климент, что братiя не знала, под чьим именем подписываться, но и это неправда, ибо предлагаемая формула не только была тщательно обсуждена в присутствiи всей братiи и вслух неоднократно прочитана,  но подписана на том же самом листе, на котором подписывались, причем каждый грамотный, подходя подписываться, считал  своим долгом сначала внимательно причитать заголовок и затем свободно или подписывался, или отходил, если не хотел. Эта формула не предполагалась к предъявленiю греческим монастырским  властям, ибо мы не хотели вводить греков в наши внутреннiе богословскiе споры; для смены же игумена особых мотивов не требовалось, ибо устав предоставлял право смены по одному неудовольствiю братiи игуменом. Поэтому  на ряду с этой формулой была предложена и другая, и для нее поставлен особый стол. Эта вторая формула гласила: «Мы, нижеподписавшiеся, потеряв любовь и доверiе к игумену нашему, архимандриту о. Iерониму, требуем его смены».

      Из сказанного следует, что  мы не собирались делать судьями нашего богословского спора греков, которые по духовной жизни  своей и по характеру  своему совершенно для того не подходили. К великому сожаленiю, монашеская жизнь  среди греков на Святой горе, столь высоко некогда стоявшая, ныне упала, в особенности в штатных монастырях, каким был Ватопед. Представителями монастырей избирались обыкновенно люди, отличавшiеся не подвижнической жизнью, не постом, не молитвою и не богословской начитанностью, но хозяйственностью, и деятельность их заключалась в разъездах по управленiю многочисленными именiями монастыря. Кроме того, греки известны своим коварством и русофобством, и поэтому они могли воспользоваться возникшим  богословским спором среди русских, как оружiем против нас же, ибо увеличенiе русского населенiя на Афоне давно уже возбуждало тревогу греков и побуждало их принимать меры к воспрепятствованiю увеличенiя численности братiй в русских обителях. Исповедную формулу с изложенiем истинных причин, вынудивших братiю  Андреевского скита сменить своего игумена, мы намерены были представить на суд российской церковной власти, той самой власти, которой мы несколько месяцев  тому назад принесли жалобу на архиепископа Антонiя Волынского.

      Поэтому это исповеданiе и было послано нами при докладных записках в Святейшiй Синод, а также и в константинопольское посольство. Представляя наше исповеданiе в Святейшiй Синод, мы просили, по рассмотренiи известить нас, правильно ли мы формулируем нашу  веру во Имя Божiе  и в случае, если требуется исправленiе сей формулы, то исправить. Однако в основанiе  этой формулы легли выраженiя, искони употреблявшiеся в  церкви по отношенiю к Имени Господню, ибо  о том, что Имя Божiе  свято само в себе, гласит катехизис, что оно неотделимо от Именуемого – выраженiе  о. Iоанна Кронштадтского, столько лет допускаемое духовной цензурой.

      Подписка шла очень успешно. Вскоре число подписей превзошло 300. Таким образом, более ⁴/₅  наличного состава скита требовали смены игумена, и оставалось теперь только представить в Ватопед списки подписей избирателей нового игумена и просить об утверждении последнего  монастырём. Приступили к избранiю нового игумена, и я предложил назвать несколько кандидатов и произвести закрытую баллотировку, как это обычно делалось. Но старцы и вся братiя в один голос возразили: «Какiе там еще кандидаты, мы все просим о. Давида». – «Кто желает о. Давида – переходи направо, кто не желает – налево!»  воскликнул о. Сергiй, и все 300 человек оказались на правой стороне. Глас народа – глас Божiй. Выборы были сочтены совершившимися, и тотчас же был отслужен благодарственный Господу Богу молебен, и вся братiя, поклонившись кресту, евангелию и чудотворной иконе Божией Матери, подходила к о. Давиду, делала ему земной поклон и брала от него благословенiе, как от своего нового игумена. Так без заранее обдуманного плана совершилось низложенiе одного игумена и выбор другого. И совершилось это в то самое время, как в парадных комнатах скита с Iеронимом заседали прибывшие усмирять не существующiй бунт проэстосы, пред которыми о. Iероним и сторонники нещадно всякiе клеветы возводили. Мы же, ничего этого не подозревали и не позаботились принять какие-либо предупредительные меры к защите себя от этих клевет.

      Приведу еще один факт в защиту от возведенного на меня обвиненiя в «хитроумии» и «коварстве», которые якобы проявил в афонской смуте. Мое неожиданное  возвращение  в скит весьма неприятно поразило о. Iеронима и сторонников его, которые предполагали, что я уехал, и поэтому о. Iероним, первым делом, стал жаловаться проэстосам на меня и требовал, дабы прежде всего, я был изгнан из скита, как лицо постороннее, ушедшее из скита и давшее в том расписку. Поэтому, как только приехали проэстосы, о. Iероним послал в хозяйственную канцелярiю к секретарю с требованiем доставить хранившуюся у него мою расписку. Но тот был наш сторонник и немедленно сообщил это мне. В это время мы все были еще  в паломнической гостинице, и Георгiй, секретно сообщив о требованiи Iеронима, предложил мне уничтожить эту расписку, дабы отнять повод у Iеронима, основываясь на ней, требовать моего удаленiя. Я на это не согласился, хотя имел нравственное право это сделать, ибо не лишен был права возвращенiя, а тем более когда возвратился по воле всей братiи, и предоставил о. Iерониму использовать мою расписку, как ему будет угодно.

      Выслушав о. Iеронима, проэстосы потребовали к себе на допрос обвиняемых, но братiя потребовала, чтобы этот допрос  был произведен в ее присутствiи, и послала к проэстосам  о. Пантелеймона, старшего духовника, и о. Константина, говорившего по-гречески, просить их пожаловать в собор. На это предложенiе проэстосы ответили отказом и вторично потребовали, чтобы обвиняемые явились на допрос к ним. Братiя снова послала своих представителей просить проэстосов в соборный храм. Но те не приходили к братiи, а братiя не шла к ним. Так прошло в препирательствах часов до трех пополудни, когда, наконец, пришли в собор два проэстоса: Герман, говоривший по-русски, и его брат Аркадий, заправила Ватопедского монастыря. В соборе проэстос Герман был встречен  братiей почтительно, с поклонами. Он  спросил: «Почему вы не хотите игумена Iеронима?». Мы ему ответили: «Потому, что потеряли к нему любовь и уважение». – «Но почему вы потеряли к нему  любовь и уважение?» спросил он нас. Но ни предъявлять на суд грекам религиозной причины недовольства игуменом, ни чернить его какими-либо жалобами, которых, конечно, можно было  бы принести не мало, мы не желали и ответили, что причин к этому много, но перечислять нет надобности, т. к. это и не требуется скитским уставом, ибо в статье 4-й сказано, что достаточно одного недовольства игуменом, чтобы сменить его простым большинством голосов. Проэстос Герман, которому хорошо был известен наш устав, ничего не мог возразить и, убедившись, как мирно и спокойно совершается подписка, вышел из храма, сказав по-гречески: «Эти овечки не сумеют сменить своего игумена». И действительно, чужд был имяславцам тот дух коварства, систематической предумышленности и хитроумiя, который приписывает нам о. Климент. Когда о. Iероним узнал о том, что под его низложенiем уже собрано более 300 подписей и новым игуменом избран таким же числом голосов о. Давид, он стал, по откровенному признанiю о. Климента, слезно умолять проэстосов не более, не менее, как о том, чтобы все, не желавшiе его – «были признаны не православными», и не остановился перед тем, чтобы возвести такую клевету, будто братiя о Имени Божiем говорит, что оно и есть самое существо Божiе, сливая Имя Божiе  с существом Божiим.

      Когда  подписка была закончена, то мы все направились к парадным комнатам и представили списки проэстосам. Те сначала встретили  нас горделиво и грозно. Тогда мы рассказали им наше недоуменiе по поводу их прибытiя в скит, ибо хотя мы очень рады, но мы все-таки желали бы узнать, по чьему зову они приехали, т. к. по уставу они могли прибыть в скит лишь по приглашенiю, подписанному четырьмя эпитропами, а такого и послано не было. Нарушенiе устава  явное – и они сбавили тон. Они заявили, что приехали потому, что о. Iероним принес им жалобу, что братiя ему не повинуется и бунтует, и спросили, по какой причине требуем мы смены о. Iеронима. Но мы им дали тот же ответ, что дали в соборе Герману, что потеряли к нему любовь и доверие. Тогда сам о. Iероним выступил против нас по-гречески с обвиненiями нас в ереси. В доказательство правильности нашего пониманiя мы принесли и греческую книгу св. Симеона Нового Богослова и, раскрыв 62-ю главу, показали ясное свидетельство святого о нашей правоте. Проэстосы не возражали. Мы просили их принять от нас заявленiе о низложении игумена Iеронима и о выборе о. Давида и принять выборные списки; но они ответили, что хотя они ничего не возражают против нашего права менять по желанiю игуменов, но они не имеют полномочiя  от монастыря на производство смены, а тем более не могут принять наших заявленiй, что мы сами протестовали  против законности  их прибытiя в скит. Поэтому  они предоставляют нам самим завтра приехать в скит с бумагами и передать их собору старцев. Рассмотрев бумаги, они нашли в них какую-то неправильность в форме и сказали, что надо переписать их и снова подписать, на что мы и согласились.

      Таким образом, факт смены Iеронима был окончательно признан, также признана по существу и законность этой смены. Вот тогда-то и произошло то, что описывает о. Климент с большими умолчанiями. После ужина, когда имяславцы разошлись по кельям, о. Iероним и имяборцы, видя, что дело их проиграно снова пришли настаивать, коленопреклонно умолять проэстосов не соглашаться на выборы о. Давида и изгнать Антонiя и сторонников его, о чем о. Климент повествует: «Iероним стал просить  принять решительные меры к водворенiю порядка в скиту» «и при этом прослезился». Картина была трогательная. Но слезная  и коленопреклонная просьба имяборцев «принять решительные меры», т. е. изгнать,  во-первых, большую половину братии скита вкупе с ктитором о. Давидом и с Антонiем Булатовичем, дабы удержать Iеронима на игуменстве, не могла быть исполнена проэстосами, в виду категорической статьи устава, предусматривавшей право братiи большинством голосов сменять своих игуменов, а поэтому о. Iероним, поплакав, безнадежно ушел в келью. Но о. Климент и другие имяборцы остались коленопреклонно умолять проэстосов об удержанiи на игуменстве о. Iеронима. Единственным средством для этого было признанiе всей братiи, не желавшей о. Iеронима,  отступившей от православIя… И вот об этом умолял проэстосов о. Климент… Мы дивимся  такому ожесточению сердца у наших бывших любезных собратiй, ныне  же ожесточенных врагов. Дивимся в  особенности потому, что о. Климент, откровенно сознаваясь в том, считает себя, по-видимому, совершенно правым в своих поступках и даже теперь, когда скоро минет два года, как изгнанных из Афона и удаленных в Россiю за мнимое неправославiе по навету имяборцев, по разбирательству, их православiе было признано и их приняли в церковное общенiе. Разве это неизвестно о. Клименту? Спрашивается, поступил ли он по совести, что он прибегнул к подстрекательству и клевете… Проэстосы, склонившись на настоянiя и слезные коленопреклонные мольбы «ревнителей православiя» Климента, Софронiя, Меркурiя и других, предложили им написать о сем письменное прошение в монастырь. О. Климент сознается, что его рукой написан тот навет и донос на братiю с прошенiем о признанiи неправославным о. Давида, о. Антонiя и всех  единомышленных с ними и об изгнанiи их со Святой Горы.

      В ту же ночь сторонники Iеронима стали собирать подписи, для которой была предложена следующая формула: «Верую во святую соборную восточную кафолическую церковь». Этот заголовок был нами найден в келье о. Iеронима по изгнанiи его из скита, причем он был отрезан, очевидно, от подписанного листа и на его место подшито прошение о. Климента. Некоторые братья по малодушiю подписались и тут, и там. Всем предлагалось вычеркивать свои подписи из подписки в пользу о. Давида и подписываться за о.Iеронима; таким образом истинное содержанше прошенiя о. Iеронима о признанiи неправославными исповедников Имени Господня было скрыто от братiи. Это подтвердили те братья, которые с военной хитростью сделали вид, что готовы подписаться за о. Iеронима, и приходили в канцелярiю, где собирали подписку, и просили дать им прочитать заголовок, но увидали там только те слова, что нами приведены. Таким образом, допущенный здесь подлог очевиден. «Жалобу, - пишет о. Климент, - мы изготовили ночью и утром передали ее». А вот и копiя жалобы, черновую с которой мы нашли при обыске кельи о. Iеронима после изгнанiя 12 января.

     «Высокопреподобнейшим отцам священного царского ставропигиального Ватопедского монастыря, что на Афоне.

«Св. Гора Афон. 11 января 1912 г.

      «Братiи Андреевского русского скита св. Андрея Первозванного жалоба на архимандрита Давида и его единомышленников.

      «Живущий на покое в нашем скиту бывшiй настоятель Кобьевского в Россiи на Кавказе монастыря архимандрит Давид под влиянiем книги «на горах Кавказа» впал в богохульную ересь. Ересь его состоит в том, что он упорно утверждает, что самое имя второй ипостаси Пресвятой Троицы есть Самъ Богъ по существу, что к сему-то имени «Iисусъ» и должно обращаться, как к Самому Богу, ибо, по архимандрита Давида мнению и его единомышленников, это самое имя «Iисус]» - есть Самъ Богъ, что оно неотделимо от святейшего Божiя существа, что оно с существомъ Божиимъ – с Самимъ Богомъ – едино. Архимандрит Давид не только сам коснеет в этой ереси, но с ревностью фанатика учит ей братiю скита и уже многих увлек в сiе богохульное ученiе, несмотря на то, что безсмысленность и богохульность ученiя уже доказана Iоакимом грамотой от 12-го сентября 1912 г. за № 8522 и Антонiем, архиепископом волынским, статьей в «Русском Иноке» за 1912 г. №10, кои прилагаются при сем. Архимандрит Давид, несмотря на помянутую грамоту святейшего патриарха, которая  запрещает чтение названной книги «На горах Кавказа», продолжает советовать всем читать эту книгу, как богоугодную и душеполезную. Так как архимандрит Давид человек почти совсем безграмотный, то для успеха пропаганды ереси он восхваляет сочиненiя своего единомышленника iеросхимонаха Антонiя Булатовича, в коих излагается ученiе этой ереси, и советует читать их, как истинное ученiе церкви. Такого деянiя архимандрита Давида и распространяемой им ереси мы не можем терпеть. Но его единомышленники сего января 9-го дня самочинно, без разрешенiя правящего собора старцев скита, учинили незаконное сборище, оклеветали на нем нашего  высокочтимого, достолюбезного, высокопреподобного отца архимандрита, вполне православного дикея скита Iеронима в неслыханной доселе ереси имяборства; после сего приступили к выбору и подписи, запугивая их разного рода наказанiями, преимущественно изгнанiем из скита, вследствiе чего  многiе по своему малодушiю подписались против своей воли. Под влиянiем этих запугиванiй многiе подписались, сами не зная, к чему подписываются, ибо содержанiе бумаги не всем было известно. Достоверность сего может установить следствiе.

     «Выше сказано было, что деянiй архимандрита Давида и распространяемой им ереси мы не можем терпеть, ибо богохульное ученiе последней может заразить не только весь скит, но и окрестность его, а посему необходимым и нужным является архимандрита Давида удалить из скита, а если возможно, то и с Афона вместе с  его единомышленниками, в чем смиреннейше и всеусерднейше просим вас, высокопреподобнейшiе отцы, ради славы Божiей и вечного спасенiя душ наших, не откажите удовлетворить нашу усердную просьбу, за что  Господь Богъ наш вознаградит вас своей милостью в сей и будущiй век.

«Ваших высокопреподобiй нижайшiе послушники» (Iероним и 70 подписей).

Эта «смиреннейшая и всеусерднейшая», «сердечная» жалоба высокопреподобнейшего, достолюбезного и высокочтимого Iеронима очень характерно обрисовывает всю деятельность имяборцев. В то время, как имяславцы с текстами  Священного Писанiя и святых отцов в руках обличали ересь имяборцев, они, имяборцы, искали защиты у предержащих властей светских и духовных и «слезно» и «сердечно, всеусерднейше просили признать их противников – имяславцев не более, не менее, как еретиками и изгнать со Святой горы на основанiи не подписанного циркуляра патриарха Iоакима, названного ими «грамотой», в коем, между прочим, патриарх догматического рассмотренiя спорного  вопроса ни одним словом не касается, а, во-вторых, на основанiи статьи в «Русском Иноке» архиепископа Антонiя. Только высказано огульное осуждение и приравниванiе мненiй        о.Иларiона к «хлыстовской» ереси. Они старались убедить предержащiе власти в еретичности ученiя имяславцев, для каковой цели в корне извращали пониманiе Божества Имени Божiя имяславцами и влагали им в уста слова, которых они не говорили и не могли говорить: обожествленiе самого имени «Iисусъ» не зависимо  от Именуемого, т. е. обожествленiе самых звукосочетанiй сего имени.

При таком положенiи дела только диву даешься, что предержащiе власти вместо того, чтобы грозно прикрикнуть на «достолюбезных и высокочтимых» «клеветников» и заставить их замолкнуть, самым бережным и усердным образом приступили к осуществленiю «сердечной их просьбы…»

VII.

День 11-го января начался с того, что после ранней обедни снова братiя была созвана в соборный храм для подписи нового списка, составленного в той форме, какую указали проэстосы. Когда подписка окончилась, то бумага  была снова доставлена проэстосам. Всех подписей оказалось 302. Под списками же о. Iеронима было всего 70. Проэстосы теперь изменили тон; от вчерашнего строгого обращенiя и начальнической гордыни не осталось следов. На низложенiе о. Iеронима они посмотрели, как на совершившiйся факт, и поэтому о. Iероним со своими сторонниками стушевались; нас же проэстосы признали хозяевами скита. Они только потребовали от нас  приложить печати к спискам, как требуется обычно принятой формой. Печать была у о. Iеронима,  и он ее нам не дал. Этот отказ уже фактически низложенного игумена, конечно, только еще больше восстановил против него братiю, которая усмотрела в этом насилiе  и самоуправство.

            Обед  проэстосам был предложен уже не Iеронимом в качестве хозяина скита, как накануне, но нашими представителями; в качестве хозяев за обедом по просьбе братства восседали с проэстосами: соборные старцы Сергiй, Виталiй, Фортунат и – по особой просьбе братiи – я. После обеда проэстосы покинули скит. Когда они уже садились на мулов, появился о. Iероним и его ближайший помощник о. Софронiй с бумагой, оказавшейся злосчастной жалобой о. Климента. Когда о. Iероним вышел за ворота, многим пришло в голову, что можно предотвратить неизбежное столкновенiе, воспользовавшись выходом бывшего игумена за ограду, и не впускать его больше в скит. Об этом сообщили мне, но я, «коварный» и «хитроумный» о. Булатович, не захотел воспользоваться оплошностью своего противника и удержал братiю от этого шага. Увидев о. Софронiя с подозрительным бумажным свертком в руке, братiя хотела не пустить его из порты к проэстосам, но опять таки я, «хитроумный» и «коварный» о. Булатович, снова удержал братiю и от такого насилiя. Полагаю, что сказанное достаточно свидетельствует, сколь неправ о. Климент в своей передаче происшедших в Андреевском скиту событiй, которые он так уверенно  называет: «мятежом», «бунтом», «возмущенiем».

      Вслед за проэстосами отправились в Ватопед и представители братiи Андреевского скита с ходатайством о признанiи вновь избранного на игуменство о. Давида. Братiя убедили поехать соборных  старцев Сергiя и Фортуната и, кроме них, знающего по-гречески о. Константина, а также и меня. Перед заходом солнца мы прибыли в обитель, и нас приняли с теми обычными почестями, какiе оказывались официальным представителям  нашей обители, когда они прибывали в монастырь. Из этого еще раз видно, что монастырская власть смотрела на братiю Андреевского скита не  как на бунтовщиков, но как на братiю, не вышедшую из норм закона. На следующее утро был созван собор 12-ти старцев, и нас позвали на собор. После обычного земного поклона старцам, издревле установленного, мы представили наши бумаги. Проэстосы внимательно пересмотрели и пересчитали подписи, но заметили, что отсутствует печать скита. Мы объяснили, что прежний игумен отказался выдать печать и что проэстосам это известно; единодушное же желанiе братiи иметь своим игуменом о. Давида может быть засвидетельствовано ими же, лично видевшими настроение братства. Тогда старцы возразили против открытой баллотировки и потребовали, чтобы было совершено переизбрание игумена, согласно нормальному уставу монастырей, проектированному патриархом, но не вошедшему еще в силу. Согласно этому уставу правом голоса пользовались только пробывшiе в иночестве не менее 5-ти лет на Святой горе, и игумен должен был избираться из числа  4-х кандидатов закрытой баллотировкой. Мы изъявили согласiе на требованiе старцев. О религиозном предмете спора за Имя Господне вопроса не поднималось на соборе. Против низложенiя нами о. Iеронима тоже не протестовали старцы, так что  этот факт был признан совершившимся. Заседанiе окончилось, и, благословляя нас, старцы говорили: «Мир вам, мир вам, живите мирно». Нас угостили изысканным обедом, после которого секретарь с льстивыми улыбочками принес запечатанный конверт, адресованный на имя всей братии, и, вручая его нам, сказал, что в нем заключается все то, что нам словесно сказали на соборе, и просил нас передать этот пакет всему братству скита. Нам показался подозрительным этот запечатанный пакет, и мы попросили распечатать его и прочесть, ибо в качестве уполномоченных братiи мы должны были точно знать, какой ответ мы везем им из монастыря. Но секретарь скороговоркой и с льстивыми ужимками сказал: «Не стоит теперь распечатывать конверта. Не беспокойтесь, там сказано только то, что вы слыхали от старцев на соборе, а именно чтобы вы выбрали игумена вновь из четырех кандидатов и закрытый баллотировкой. Мир вам, мир вам, прощайте» - и убежал. Однако мы не подались на его лесть и немедленно распечатали конверт, имея право полномочiя от братiи вести переговоры с монастырем, и, прочитав бумагу, нашли в ней следующее: 1) Низложенiе о. Iеронима признавалось совершившимся фактом; 2) выборы о. Давида  признавались недействительными и предлагалось переизбрать игумена из четырех кандидатов закрытой баллотировкой; 3) согласно прошенiю  Iеронима, о. Антонiй признавался прельстившимся книгой о. Иларiона «На горах Кавказа» и объявлялось, что он должен быть удален из скита; 4) предупреждалось, что те, которые «примут новую веру, проповедуемую о. Антонiем и     о. Иларiоном  в книге «На горах Кавказа», будут признаны еретиками, изгнаны со Святой горы и отлучены от церкви». Таким образом, по свойственному грекам лукавству, они сделали нечто и для одной стороны, и нечто для другой, и сделали так, что дело не распуталось, а только еще больше запуталось. Так, Iероним признавался смещенным, ибо предоставлялось братiи избирать нового игумена. Это было решенiе в нашу пользу. О. Давид не был признан, как того просил Iероним, еретиком. Но о. Антонiй за единомыслiе с о. Иларiоном удалялся из скита и признавался проповедующим новую веру, якобы неправославную, почему и все, которые будут выражать  единомыслiе с этой новой верой, будут почитаться еретиками, отлучаться от церкви и изгоняться со Святой горы. Вот это-то последнее определение, сделанное  в угоду Iеронима и пантелеймоновскому заправиле Агафодору, и делало бумагу Ватопедского монастыря совершенно неприемлемой. Ибо на самом деле, если бы мы ее не приняли и я, ради успокоенiя злобы врагов, покинул бы скит, предоставив братiи избрать  нового игумена по правилам, предложенным старцами Ватопеда,  и при этом игуменом, несомненно, был бы опять избран о. Давид, то закончилась ли бы эта смута?  Отнюдь. Iерониму и ревностным наперсникам его эта бумага давала в руки сильнейшее оружие и повод к возобновленiю смут, ибо против всякого нового избранника имяславческой братiи о. Iероним мог бы снова возбуждать обвиненiе перед Ватопедом в том, что  вновь избранный единомыслен с книгой о. Иларiона и с о. Антонiем в исповеданiи Божества Имени Божiя и подлежит отлученiю от церкви и изгнанiю, как еретик, со Святой горы. И, следовательно, во-первых, о. Iероним потребовал изгнанiя тех самых иноков, которых он намеревался соборне изгнать из скита в день своего прибытiя с метохи. Такова была коварнейшая умиротворительная бумага греков… Конечно, мы немедленно отправились к председателю собора старцев о. Аркадiю и объявили ему, что этой бумаги мы не принимаем и братiи ее не передадим, ибо в ней высказано совершенно несправедливое определенiе о книге о. Иларiона, которая издана уже третьим изданiем с дозволения  российской духовной цензуры. Также совершенно несправедливо говорится, будто о. Антонiй проповедует какую-то новую веру, поэтому мы просим этот пункт в бумаге упразднить. Что же касается желанiя, чтобы о. Антонiй, т. е. я, покинул Святую гору, то я против этого ничего не имею и готов исполнить желанiе старцев. Однако наша просьба не только не была уважена, но вызвала гнев Аркадия в особенности, конечно, вследствiе обнаружения его лукавого обмана. Но мы снова заявили ему и другим старейшим старцам, что мы бумагу эту не приемлем. С тяжелым чувством мы покинули Ватопед. По дороге  мы встретили от братiи посланца, который сообщил нам о новых происках iеронимовцев. Всю ночь они бегали по кельям тех братiй, которых знали, как менее убежденных, и склоняли их на сторону Iеронима, - кого подарками, кого устрашениями, кого обещанiями должностей и санов; имеющих склонность к вину разносили графинчики, а молодых послушников задаривали карманными часами, причем для этого принесли с Кареи целую сотню. При этом они хвалились, что и о. Давида, и всех его сторонников они выгонят из скита, потому что Ватопед на их стороне. Таким образом смута в монастыре росла с минуты на минуту, и столкновенiе обеих сторон делалось неминуемым. Мучительный вопрос: как быть? – томил душу. Если партия Iеронима возьмет верх, имяборчество окончательно восторжествует и на всей Святой горе. Наиболее ревностные исповедники православного  исповеданiя веры в Божественное  достоинство Имени Господня будут изгнаны, более малодушные – подавлены и принуждены к отреченiю; такая же участь постигнет исповедников Имени Господня и в Пантелеймоновском монастыре, и в его скиту Фиваиде. Но где же искать защиты?  Где искать праведного суда? В великой скорби простирался я в сердечной молитве в эти тягостные минуты к Господу и к Пречистой Его Матери и молил, дабы Сама Владычица вразумила меня, что делать. «Что же теперь нам делать?» вопросил я спутников. «Да что же больше» - ответил Божiй простец и мудрец духовник и соборный  старец Сергiй: - как то, что делают греки: выгоним Iеронима и больше ничего». Но мне не хотелось применять этой суровой меры к своему бывшему духовнику, отцу и игумену, и я надеялся ограничиться только отнятiем игуменского посоха, печати и переводом его из игуменской кельи в другую. Когда мы поднялись на хребет, то увидали, что в скиту сторонники Iеронима с балкона канцелярiи уже поджидают нас  и смотрят на дорогу в подзорные трубки и бинокли. Это могли быть только iеронимовцы, ибо канцелярiя была всецело на его стороне. У ворот нас поджидала наиболее ревностная братiя – человек 30-40 – и с горечью поведала нам о дерзких и наглых выходках iеронимовцев, о их прещенiях и угрозах. Надо было действовать. Братiя вверила себя мне и от меня ожидала решенiя. Медлить было невозможно, ибо с каждой секундой промедленiя положенiе могло только обостриться и усложниться и довести стороны до того, что каждая вооружилась бы, чем могла, и дело дошло бы до кровопролитiя. В это мгновенiе моего раздумья  вышел дьякон и сказал: «Ну, что же, батюшка, очищать?» - «Глас народа, глас Божiй», сказал я в себе, и решительно ответил: «Да, да, очищать». И с этими словами быстро и решительно двинулся прямо к келье игумена, в которой он восседал, окруженный тремя или четырьмя десятками своих наиболее ревностных сторонников. По пути к нам присоединялась и встречная братiя, и я успел сказать, чтобы ударили в колокол для созыва всей братiи в собор. Как видите, никаких приготовленiй или заранее условленных уговоров  или планов, как то фантазирует о. Климент, не было. Мы вошли в келью игумена, как то описано у о. Климента, который говорит, что, войдя, я повернулся к иконам и помолился. Действительно, сознавая всю тяжесть предстоящего подвига, я снова всем сердцем взыскал Божественной помощи, а затем, повернувшись к о. Iерониму, вопросил его трижды: согласен ли он добровольно признать свое низложенiе и выйти из игуменской келiи? Но о. Iероним на первое мое предложение ответил: «Ты не наш, зачем ты пришел сюда?».  В ответ на это братiя громовыми восклицанiями покрыла слова о. Iеронима: «Антонiй наш, наш. Ты не наш, а Антонiй наш». Тогда я вторично вопросил его о том же. Но он ответил: «Где бумага? Покажи бумагу». Но теперь не время было препираться из-за бумаги и пускаться в описанiя коварства греков и в объясненiя причин, почему мы  этой бумаги не согласились принять и считаем ее недействительной. Для о. Iеронима достаточным должно быть то, что из 375 братий 302 низложили его, и он должен был подчиниться  воле братiи и оставить свои прерогативы. Я еще в третий раз вопросил его, но получил тот же ответ и отказ покинуть  добровольно игуменскую келью и передать посох и печать. Тогда, как описывает                  о. Климент, я повернулся, но не к двери, как говорит он, но несколько наискось к иконе Божией Матери. Наступил момент перейти великую грань. Плотной стеной стояли передо мной враги Имени Господня, а за ними в глубине за очень широким и длинным письменным столом восседал глава их, Iероним. За мною и ближе к дверям стояли в равном числе исповедники и защитники Божества Имени Господня. Все мы были безоружны, хотя относительно некоторых iеронимовцев нам было известно, что у них имелись револьверы, которые они брали с собой, когда путешествовали по горе ради  самозащиты от частых на Афоне разбойников. Возможно, что эти револьверы находились  и сейчас при них. Тот факт, что все мы пришли к игумену безоружными, говорит сам за себя, ибо если бы мы имели те агрессивные мятежнические и бунтовщические намерения, которые приписывает нам о. Климент, то неужели же мы не вооружились бы хотя палками… Все замолкли и ждали слов от меня. Но передо мной не Iероним сидел, окруженный иноками-имяборцами, но мысленно за этом прообразом стояла предо мною неприступная позицiя, которую занимало имяборчество, ополчившееся вдруг против Имени Господня. И действительно, крепка была позицiя имяборцев. Крепка была клеветой, удобоприемлемостью их проповеди неверiя во Имя Господне для интеллигентствующих умов, рационалистически настроенных.

      Смущала меня и та мысль, что Iероним мой бывший духовный отец и игумен, и мне тем более трудно было решиться употребить против него силу, но выхода другого не было и надо было идти на приступ на позицию имяборчества с теми наличными ничтожными силами, которые Самъ Богъ дает в руки. Вот те мысли, которые пронеслись передо мной, когда я стоял, повернувшись к иконе Божией Матери, о чем упоминает о. Климент. Итак, «во имя Отца и Сына и Святого Духа – ура!» - и я сделал движение по направлению к игуменскому столу, но в тот же момент был окружен имяборцами, причем два атлета, о. Iаков и о. Досифей, схватили меня обеими руками за шею, один спереди, другой сзади, и начали душить. О. Iероним в это же мгновение  протянулся через стол и нанес мне сильный удар кулаком в левое плечо. Братiя исповедники сначала опешили и не поддержали меня, но потом, увидев, что я окружен и что меня душат, бросились выручать и стали наносить удары Iакову и Досифею и наконец пересилили и, освободив меня из их рук, потащили их из игуменской кельи. На других iеронимовцев мое «ура» произвело ошеломляющее впечатленiе. Некоторые, как, например, Климент как бы остолбенели, другие, как, например, о. Меркурiй и певчий Николай, бросились к окнам и стали разбивать их, чтобы выброситься в окно, до чего не допустила братiя. Когда Iакова и Досифея выволокли из кельи, то я остался в игуменской келье один перед стеной имяборцев. Iероним продолжал восседать на своем игуменском кресле, окруженный все еще густой толпой своих сторонников. Итак, что же? Имяборческая позиция нами не взята… И я снова с криком: «ура!» ринулся в атаку и снова был встречен ударами; но снова из коридора подоспели защитники и снова выволокли тех, которые били меня, и снова опустела келья от имяславцев, и снова я остался один. Глава же имяборцев продолжал невозмутимо восседать на своем игуменском кресле, окруженный  еще не малым числом сторонников. И снова я пошел на «ура», и снова был встречен ударами, и снова выручила братiя; затем двое наиболее сильных имяславцев применили следующий способ: бегом набрасывались на кого-либо  из стоявших против меня iеронимовцев и, схватив его или за рукава, или за волосы, вытаскивали в коридор и, передав другим, опять бегом возвращались  тащить другого. Наконец, когда ряды имяборцев значительно опустели, тогда один из братiй, инок Марк, подошел к о. Iерониму и сказал: «Чего же вы, батюшка, до сих пор сидите? Зачем противитесь братiи? Идите же, наконец, из келiи, мы вас и пальцем не тронем». О. Iероним послушался и вышел. И вот новый факт, который говорит сам за себя. Несмотря на то, что Iероним своими и словами, и делами  крайне восстановил против себя братiю, «бунтовщики» имели столько рыцарского чувства благородства и столько благоговенiя не к личности самого Iеронима, а к игуменскому его сану, что не позволили себе не только толкнуть Iеронима, но и каким-либо бранным словом его оскорбить. Но о. Клименту не удалось  пройти неприкосновенным, хотя и он вышел вместе с о. Iеронимом, ибо его хулы против Имени Господня были чересчур велики, и поэтому ему досталось несколько колотушек, о которых о. Климент преувеличивая до невероятия, говорит, что его били «смертным боем». Если бы это было, как он говорит, то мог бы он пройти вместе с о. Iеронимом в Карею, отстоящую на целую версту от скита, поехать на следующий день в Салоники к генеральному консулу с доносами… Вообще, пострадали только хулившие перед братiей Имя Господне, других же сторонников о. Iеронима, как, например, о. Софронiя и других пальцем не тронули. О. Досифей и Iаков пострадали за усиленную защиту о. Iеронима. Все-таки столкновение не имело характера ожесточенного и озлобленного и было без оружiя и происходило так, как описывает г. Косвинцев, а не так ужасно, как рисует его о. Климент. Многое случившееся не было предвидено мною и происходило в моем отсутствiи на площадке за дверьми кельи. Если б я мог видеть драку, то, несомненно, остановил ее. Бросался я на ура, чтобы придать братии нужное мужество, дабы выдворить о. Iеронима с кельи,  но бить никого не приказывал и сам никому удара не нанёс. Сам Климент свидетельствует, что я защитил его от побоев, и даже говорит, что якобы спас его жизнь, но это уже плод его горячей фантазiи, ибо жизни его опасности не угрожало. Не был также предвиден мною вывод сторонников Iеронима за порту, и произошло это тоже само собой. Первых выведенных из кельи игумена, о. Досифея и Iакова, отпустили в их кельи, а потом других, известных хулою на Имя Господне, потащили из игуменской кельи прямо за порту. Когда я вышел из кельи, то было уже выведено 15 человек, и я увидел, что тащат еще двоих – Павлина и Фотiя, и немедленно остановил братiю и предоставил им возвратиться в их кельи. Отца Iеронима я тоже не намерен был выводить за порту, но предполагал предоставить ему почетный покой в лучшей кельи по его выбору, и когда мы вышли на двор, и братiя спросила меня, куда вести о. Iеронима, то я сказал, чтобы послали за ключами от Успенской кельи, находившейся против трапезной за стеной скита. Это была прекрасная келья с церковью, где мог бы в полном спокойствiи и со всеми удобствами проживать экс – игумен  со своим келейником, причем мы предполагали удовлетворить его и денежно, о чем свидетельствует и сам о. Климент. Итак, где же следы той ненависти и злобной мести Iерониму, которую мне приписывает Климент? Когда я узнал о происках, которые пустил в ход о. Iероним, добиваясь и от посольской власти, и от греческой церковной власти признанiя меня еретиком и изгнанiя меня с Афона, я все-таки искал способ сохранить о. Iеронима в скиту, доставить ему всякий покой и всякое удобство к духовной жизни и только считал необходимым для блага скита, чтобы он сложил с себя власть.

      Подойдя к о. Шерониму, я спросил его, желает ли он поселиться в Успенской келье. Но он попросил отпустить его «на все четыре стороны». Я не посмел задерживать его, дабы это не было истолковано в смысле насилiя, и провел его за ворота. Выйдя за ворота, о. Iероним повернулся, перекрестился и затем, поклонившись мне до земли, сказал: «Простите». С ним рядом стоял о. Климент, который сделал то же и сказал: «Простите». Сделал и я им земной поклон и попросил прощения, и они пошли на Карею. Раньше удаленные из скита,               о. Меркурiй и другие имяборцы успели в это время поднять на ноги полицiю и произвести тревогу. Они донесли, что игумена бьют смертным боем и просили послать для спасенiя его от возмутившейся и обезумевшей братiи солдат. Целая рота была поднята и бегом направлена к скиту, но каково же было удивленiе греческих властей, когда они увидали      о. Iеронима целым, здравым и неприкосновенным, спокойно шествовавшим на Карею в сопровождении о. Климента. Подойдя к скиту, военные власти увидали, что там царит уже полное спокойствiе. Наступило 4 часа пополудни, время малой вечерни и ударили в колокол.  Была суббота, и братия чинно, мирно, молча стекалась в храм. В это время, как происходил бой в игуменской келье, некоторые из братiй, видя, что с о. Iеронимом нет в келье некоторых из его главных сподвижников, о. Софронiя, Анфима, Iоасафа и Владимира, бросились к их кельям. Но и это произошло безо всякого моего ведома.  Эти братiя позволили себе произвести обыск в этих кельях, но не с корыстной целью и абсолютно ничем не пользовались. У о. Софронiя был отобран кошелек с десятком или двумя золотыми, принадлежавшими скиту, ибо остались у него от поездки с игуменом на метоху. Золотые были представлены в хозяйственное правление. Записанное г. Троицким, для характеристики ложных слухов, что будто у о. о. Владимира, Iоасафа и Анфима были отобраны при этом какие-то громадные суммы, представляет собой совершенный вымысел, также и основанное на этом случае заявленiе епископа Анатолiя, сделанное  им с трибуны Государственной Думы, будто этот грабеж[2] был совершен по моему распоряженiю и даже мною самим, и что  будто эти суммы по экспроприации  их были затем вывезены мною в Россию! (Какая ложь!).

      Присовокупив ко всему сказанному и то, что вице – консул Щербина, прибыв в скит 24 – го  января, лично посетил этих старцев Софронiя, Анфима, Iосафа и Владимира и спрашивал их, не потерпели ли они какого – либо  насилiя, или не подвергались ли они какому – либо отнятию имущества, но те категорически ответили, что этого с ними учинено не было. Была отнята крупная сумма только у бывшего настоятеля Андреевского подворья в Петрограде, о. Досифея, того самого, который душил меня за горло. Произошло это так:  когда о. Досифея оторвали от меня и поволокли из кельи, то обнаружилось, что у него на спине  подвешен подножный маленький молитвенный коврик. Этот коврик на спине был более чем подозрителен, и его отняли и вскрыли. Оказалось в нем процентных бумаг на 10000 р. Все это произошло без моего ведома. Деньги были переданы в хозяйственное правленiе скита. На это отобранiе у него денег о. Досифей приносил жалобу вице-консулу Щербине, но дальнейшая участь его жалобы мне неизвестна.

      Насильное выдворенiе игумена из его кельи и добровольное его удаленiе из скита  не имели характера общего переворота и ниспроверженiя всего прежнего строя скита, ибо все должностные лица и управленiе в скиту остались нетронутыми и даже, несмотря на то, что большую его часть составляли сторонники Iеронима. Все прежнiе эпитропы, а их было четыре годовых, назначенных из числа 12-ти соборных старцев, остались на своих местах, кроме изгнанного о. Меркурiя, место которого занял о. Константин. О. Меркурiй имел ключи от малой расходной кассы и отказался передать их о. Константину; поэтому  малую кассу принуждены были вскрыть, ключи же большой кассы продолжали оставаться у прежних ключеносцев. Поэтому никакого опасенiя за прикосновенность скитских  документов и капиталов быть не могло, и та клевета, которую перед посольством немедленно же возвели iеронимовцы, будто братiя разграбила кассу и похитила несколько сот тысяч рублей,  а также просьба Iеронима о том, чтобы меня не выпускали с Афона, ибо я могу вывезти с собой все эти капиталы скита, были злонамеренным вымыслом. Когда по прибытiи архiепископа Никона братiя была принуждена покинуть скит, то хозяйственное правленiе  сдало все скитскiе капиталы в полной неприкосновенности. Итак, мы видим, что и эти факты опровергают самым категорическим образом ту квалификацiю, которую официально получили происшедшiе в скиту событiя, как  революцiя, или мятеж, или бунт. Старое хозяйственное  правленiе оставалось в силе впредь до законного избранiя нового правления, которое произошло две  недели спустя. Произошло оно следующим образом; каждый инок скита писал тайно от других на листочке 12 угодных ему имен. Затем каждый опускал свой листок в замкнутый на ключ ящик с прорезью на крышке, который затем в присутствии всех был открыт, записки прочтены, и получившие большинство голосов были  избраны в соборные старцы. В число вновь избранных вошла половина бывших соборных старцев в предшествовавшем году. Не представлял совершившiйся «переворот» и чего-либо необычайного в афонской жизни, ибо междоусобiя на Афоне в монастырях далеко не редкость, но даже, к сожаленiю, заурядное явленiе. Так, например, в Ивере два года перед тем порта была заперта чуть ли не в течение года, и столкновенiе греков, подданных королевства, с греками, подданными Турецкой имперiи, было так остро, что не обошлось и без человеческих жертв. Прежнiй игумен был насильственно сменен и заключен в келье. В Зографском болгарском монастыре произошло за год перед тем такое же насильственное низложенiе игумена и поставленiе другого, и тоже  это не обошлось без побоищ. То же произошло в Ксенофе. Одним словом, хроника Афона полна этими волнениями в обителях, вызываемыми партийностью. В самом Андреевском скиту было в 1876 году насильственное низложение настоятеля о. Феодорита. Однако, право неприкосновенности обителей и самоуправленiя их во внутренней их жизни так свято чтилось, что ни греческiе власти не решались насильственно открывать святые ворота в монастырях, когда  братiя во время междоусобiя их запирала, ни турецкое правительство;  и даже экзарх, присланный  однажды патриархом в обитель, в которой происходило междоусобiе, и требовавшiй, чтобы его впустили во имя патрiарха, допущен не был. Таким образом, вооруженное вмешательство власти во внутреннюю жизнь обителей и вторженiе с военной силой в русскiе монастыри есть первый случай в исторiи Афона, и священное право  неприкосновенности обителей было впервые нарушено архiепископом Никоном и послом Гирсом. Ничтожная потасовка в скиту не может быть приравнена кровопролитiю, которое произошло в Пантелеймоновском монастыре 3 – го июля 1913 года, когда обильно перед тем угощенные вином солдаты после часового обливания монахов из пожарной кишки по команде: «Бей монахов штыками и прикладами!» бросились на безоружных и беззащитных иноков, и все место было забрызгано кровью… Имяборцы этот действительный ужас так стушевывают, что он представляется читателю чуть ли не как какое-то учтивое выдворенiе. При этом насильниками выставляются «Имябожники». А архiепископ Никон восхваляется, как мудрый и гуманный умиротворитель Афона. В мирных иноческих братствах, думалось бы, не должно быть места междоусобiю. Но увы! И покинув мiр, люди остаются людьми. Верно то, что от людей в пустыню убежать можно, но от страстей никуда не убежишь: с ними одинаково надо бороться и в мiру, и тем более в монашестве.

      14 – го января был созван снова всеобщiй братскiй собор, и братiи было предложено исполнить желанiе Ватопедского монастыря и переизбрать игумена, как то было указано монастырем, т. е. из четырех кандидатов и закрытой баллотировкой. Однако братiя в один голос отказалась от выбора других кандидатов, кроме о. Давида, и пришлось покориться воле братiи. Тогда снова были собраны подписи тех, которые желают иметь игуменов, и снова их собралось 307. Был созван затем собор старцев скита, т. е. 12-ть соборных старцев. Этот собор, коего половина не сочувствовала избранiю о. Давида и стояла за о. Iеронима, принимая во внимание единодушное желанiе братiи, добровольно присоединилась по обычаю к большинству и, тоже подписалась за о. Давида. Впоследствiи вице – консул Щербина спрашивал о сем старца Анфима,  по принужденiю ли он подписался под избранiем о. Давида, или без принужденiя. Тот ответил, что по установившемуся обычаю при выборе нового игумена, когда  определится большинство, то и меньшинство подписывается под списками, которые затем и представляются в монастырь для утверждения. 14-го же к вечеру отправились в Ватопед депутаты о. Константин и о. Фортунат с бумагой, в которой братiя просила утвердить выбранного ими вновь в игумены о. Давида. Греки, как всякая торговая нацiя, преклоняющаяся пред силой, не только не встретили наших представителей укорами, не только не ставили нам в вину то, что мы, отвергнув их соборное решение от 12-го января, распорядились по-своему, но, напротив выразили еще большiе знаки уважения нашим представителям,  чем раньше. Их приняли ласково и на соборе шутя и смеясь расспрашивали, кому больше попало. Смеялись и говорили: «Хорошее было у вас рукоположение!». Они согласились утвердить о. Давида, и выразили это официально в бумаге за № 15-м от 15-го января 1913 г., которая гласила, что хотя Ватопед и недоволен тем, что избранiе было сделано открытой баллотировкой и без предварительного избрания четырех кандидатов, но, тем не менее, признается ими правильным (каноничным), и посему 19-го января  имеют прибыть в скит Ватопедские проэстосы для поставления архимандрита Давида на  игуменство. Как мы видим, Ватопедские старцы не помянули более требованiя изгнать о. Антонiя Булатовича за единомыслiе с книгой о. Иларiона; не упоминалось больше ими и о каких-либо ересях. Греки видели, что если поставить дело на эту почву, как того добивался Iероним, то это заведет их чересчур далеко и может вызвать большое неудовольствiе в Россiи, где у Ватопеда были серьезные денежные интересы, большiе земельные владенiя в Бесарабiи, которыми управляло наше правительство и с которых они ежегодно получали крупнейшiе суммы. Они никак не могли, конечно, подозревать, что русскiе не только ничего не будут иметь против примененiя ими против русских же религиозного остракизма, но, наоборот, сами вызовут их на это и сами будут побуждать их к тому, чтобы во исполненiе «слёзной просьбы» Климента и Iеронима признать Андреевскую  и Пантелеймоновскую обители неправославными и изгнать около 2 тысяч иноков со Святой горы… «я говорю около двух тысяч, ибо на первом пароходе «Херсон» было насильно вывезено 616. Затем на следующих трех очередных пароходах выехало добровольно еще гораздо большее число иноков, которые жили или в кельях, или на хуторах и не согласились дать требуемой подписки о непризнанiи Божества имени Господня». Если бы имяборцы не помешали грекам осуществить поставление во игумены о. Давида, на Афоне воцарился бы мир, и имяборцы смирились бы и перестали бы хулить и уничижать Имя Господне, и Афон пребыл бы неприкосновенным, и русское население на нем не умалилось бы на половину, как ныне, и соблазна для всего мiра не было бы…

      16-го января Iероним, узнав о состоявшемся решенiи Ватопеда, послал своего наперсника о. Меркурiя снова слезно умолять ватанедских старцев отложить поставленiе о. Давида хотя бы на несколько дней, говоря, что этого требует посольская власть, которая  известила о сем о. Iеронима телеграммой. Это была неправда: телеграмма, полученная о. Iеронимом, была не от посольской власти, а от о. Климента, который сам признается, что немедленно же вслед за изгнанiем из скита отправился в Солунь и там донес на Андреевскую братiю, что они мятежники, бунтовщики и еретики, что он и повторял на страницах «Исторического Вестника», оклеветав еще и как громителей казны монастырской. В Солуне он добился командирования на Афон вице-консула Щербины с категорическим приказанiем посла восстановить на игуменство о. Iеронима. Поэтому, когда 18-го января наши представители Фортунат и Константин снова были посланы в Ватопед, дабы привезти  проэстосов для поставленiя о. Давида на игуменство, то Ватопед ответил новой бумагой, что в виду требованiя посольской власти  он отлагает поставленiе на несколько дней. О происшедших событiях нами официально донесено за подписью соборных старцев как константинопольскому посольству и салоникскому генеральному консульству, так и российскому Святейшему Синоду, причем высказаны и истинные религиозные мотивы, вынудившiе нас сменить о. Iеронима, и приложена та исповедная формула, которая была принята нами 10 января 1912 г. При этом мы просили Святейшiй Синод рассмотреть эту исповедную формулу и высказаться, правильна ли она, и если нет, то указать, какие следует сделать поправки. Но, как потом мы узнали, это донесенiе Синоду представлено не было и исповедная формула рассмотрена тоже не была, ибо в Синоде в то время всецело преобладал архiепископ Антонiй. Он внушил Синоду, что мы еретики и что эта ересь требует самого энергичного искорененiя, как то и видно в приводимом ниже письме его и в принятiи самых решительных мер, под предлогом, что греки якобы признают русских еретиками и отымут от них все обители… Итак, сбылось то, что говорит Писание: «и солга неправда себе», ибо не греки искали признанiя русских неправославными, а сами русскiе слезно молили об этом и затем в том же направленiи воздействовали на греков и посольской, и духовной российской властью; и не патрiарх возбудил дело об осужденiи книги о. Иларiона, но сами  афониты добились всякими происками двусмысленного  и нерешительного запрещенiя патриарха читать эту книгу, несмотря на то, что она была допущена в трех изданiях российской духовной цензурой. Это достигнутое такими окольными путями запрещенiе патрiарха торжественно названо было имяборцами  «грамотой»; но  на самом деле оно даже лишено было подписи имени патрiарха. – и эта мнимая грамота была «положена во главу угла» во всем дальнейшем судопроизводстве; и, опираясь на  это запрещенiе и осужденiе патриархом книги о. Иларiона, архiепископ Антонiй потребовал запрещенiя ее и в Россiи, русские на Афоне имяборцы - iеронимовцы потребовали признанiя   неправославными всех единомышленных с этой книгой, чего и достигли…