ГЛАВА  II

После беглаго обозрения первой части Послания переходим к заключительным его тезисам, которые вызывают недоумения и сами по себе, своею противоречивостью и неясностью, с одной стороны, и несогласием с писаниями свв. Отцов и выдающихся богословов русской Церкви – с другой. Приводим полностью эти тезисы:

Православное мудрование об Именах Божиих таково:

1. Имя Божие свято, и достопоклоняемо, и вожделенно, потому что оно служит для нас словесным обозначением самаго превожделеннаго и святейшаго Существа – Бога, Источника всяких благ. Имя это божественно, потому что открыто нам Богом, говорит нам о Боге, возносит наш ум к Богу и пр. В молитве (особенно Иисусовой) Имя Божие и Сам Бог сознаются нами нераздельно, как бы отождествляются, даже не могут и не должны быть отделёны и противопоставлены одно другому,) но это только в молитве и только для нашего сердца; в богословствовании же, как и на деле, Имя Божие есть только имя, а не Сам Бог и не Его свойство, название предмета, а не сам предмет, и потому не может быть признано или называемо ни Богом (что было бы безсмысленно и богохульно), ни Божеством, потому что оно не есть и энергия Божия.

2. Имя Божие, когда произносится в молитве с верою, может творить и чудеса, но не само собою, не вследствие некоей навсегда как бы заключённой в нём или к нему прикрепленной Божественной силы, которая бы действовала уже механически, - а так, что Господь, видя веру нашу (Матф. 9, 2) и в силу Своего неложнаго обещания, посылает Свою благодать и ею совершает чудо.

3. В частности, святыя таинства совершаются не по вере совершающаго, не по вере приемлющаго, но и не в силу произнесения или изображения Имени Божия; а по молитве и вере св. Церкви, от лица которой они совершаются, и в силу даннаго ей Господом обетования.

Такова вера православная, вера отеческая и апостольская».

                                                              1

Вот наши недоумения по поводу перваго тезиса:

а) «Имя Божие свято и достопокланяемо» и в то же время оно не Бог и не Божество (не энергия Божия). Что же оно: тварь? Тогда как же оно «свято и достопоклоняемо»? Не «безсмысленно ли и не богохульно» ли поклоняться твари?

Но из Послания Святейшего Синода не видно, - признаёт ли он за Именем Божиим вообще бытие, хотя бы и тварное. В первом же докладе архиеп. Никона, легшем в основу послания, Имя Божие признаётся «условным словом»: «реально – ни духовно, ни материально – имя само по себе не существует. Это почти то же, что в математике – идеальная точка, линия, круг; в географии – экватор, мередиан и под. Таково значение имени для нашего мышления, такова его сущность (стр.854). «Нет надобности делать исключения, когда речь идёт об Имени Божием» (стр. 855).

Какой же святыне в Имени поклоняться призывает православных христиан Свят. Синод и архиеп. Никон, именующий Имя Божие «святейшим» в самом заглавии своего доклада? Какой то фикции, чему-то такому, что своей реальностью уподобляется («почти то же») мередиану, экватору! Но ведь сам Свят. Синод говорит, что «Имя Божие божественно, потому что открыто нам Богом». Решительно не можем  примирить этих утверждений.

б) Далее – «Имя Божие и Сам Бог как бы отождествляются.» Что же: отождествляются, или нет? У молитвенников отождествляются1 : для  них Имя Божие – Бог (энергия Божия). Так, например, у отца Иоанна Кронштадтского2 ; то же видим и в книжке, рекомендованной архиеп. Никоном, где говорится, что «Имя Иисуса Христа, призываемое в молитве, содержит в себе самосущую и самодействующую благотворную силу».

«В богословствовании же, как и на деле, - говорит Синод,- Имя Божие есть только название, а не сам предмет». Что это за странное «на деле», отличаемое Синодом от богословствования и противополагаемое им молитве? Какую же промежуточную сферу между богословствованием и молитвой может занимать это непонятное «на деле»? Это весьма неопределённо. Ясно же здесь для нас одно: богословствование, как и «на деле» в сознании Свят. Синода противополагаются молитве. Но тогда возникает новое и ещё большее недоумение: где же открывается правда об Имени Божием: в духовном ли опыте молитвенника, отождествляющего Имя Божие с Богом (энергией Божией), или в разсудочном познании богослова, признающаго Имя Божие только именем  и названием предмета? Синод явно становится на сторону Богослова (противополагаемаго им молитвеннику), объявляя «безсмысленным и богохульным» признание и название Имени Божия Богом или Божеством (энергией Божией). Итак, молитвенник поступает безсмысленно и богохульствует, отождествляя Имя Божие с Богом ¹⁾ (энергией Божией) ?

Да что молитвеннник! И архиеп. Никон поучает нас тому – и притом словами, могущими смутить даже и «имеславца»: «Имя Божие есть то же, что непостижимое существо Божие, открывающее себя людям», - читаем мы в толковании архиеп. Никона на Евангелие от Матфея (Тр.л., № 835).

Не в том ли причина неясности и противоречивости в суждениях Свят. Синода, что он забыл великую истину, изреченную святыми отцами нашими, Нилом Синайским и Иоанном Лествичником?

«Если ты богослов, - говорит первый из них,- то будешь молиться истинно; и если истинно молишься, то ты богослов». (Дорротолюбие, 1895 г., т.2, изд.2-е)

По слову второго, «совершенно соединивший чувства свои с Богом тайно научается от Него словесам Его. Но когда это соединение с Богом ещё не совершилось, тогда и беседовать о Боге трудно» (Сл. 30-е, параграф 21).

Не преждевременно ли Свят. Синод объявил свой тезис верой отеческой?

2

В первом тезисе Свят. Синод, назвав Имя Божие «святым, достопоклоняемым и вожделенным», свел его в конце концов чуть ли не к фикции (см. в докладе архиеп. Никона). Во втором тезисе Свят. Синод идёт по тому же пути развенчивания Имени Божия, отрицая за ним чудодействующую силу и приписывая её вере человеческой, которая одна привлекает чудотворящую благодать Божию.

Итак, «святое, достопоклоняемое и вожделенное» Имя Божие, призываемое при чудотворении, само по себе не имеет никакого значения? Всё дело в вере, привлекающей благодать?

Слово Божие много и ярко говорит о силе веры (Евр. Х1), но оно отнюдь не отрицает и силы Имени (Деян. 4,10), даже, как мы указывали раньше, и в устах беззаконниковв (Матф. 7, 22-23).

3.

В третьем тезисе исключается, повидимому, значение Имени Божия и в совершении таинств. Таинства совершаются «по молитве и вере Церкви», а  «не в силу произнесения или изображения Имени Божия».

Прежде всего напрасно Свят. Синод отгораживается, так сказать, от значения Имени Божия при совершении  таинств: никакого противоположения нет в утверждениях, что таинства совершаются Именем Божиим, с одной стороны, и, «по молитвам и вере святой Церкви и в силу даннаго от Господа обетования» – с другой, ибо ведь и святыня Имени Божия вверена Церкви и доступна отдельным ея членам-лишь в единении с нею.

Но, кроме того, и самая вера и молитва Церкви (спросим мы) не связана ли неразрывно с призыванием Имени Божия?.

И, с другой стороны, почему, по церковному учению, условием действительности (действительнаго совершения) таинства поставляется произнесение известной  формулы  с призыванием Имени Божия («крещается раб Божий во имя Отца»…)?

И опять утвердит нас в наших недоумениях по поводу Послания приходит арх. Никон. «Имя Божие всегда свято. Им совершаются наши спасительныя таинства», - возглашает автор прекраснаго толкования на Ев. От Матфея, умалчивая почему-то в данном случае о заимствовании этих слов у одного великого церковнаго авторитета и беря, таким образом, их на свою личную ответственность.

«Такова, - объявляет Синод в своём Послании,  - вера православная, вера отеческая и апостольская».

Так-ли это?

III.

Если вышеизложенныя недоумения наши, может быть, являются в глазах Синода плодом нашего личнаго недомыслия, то как примирить с тезисами Синода мысли и суждения свв. Отцов и других лиц, гораздо более нас компентентных в данном вопросе? К этим мыслям и суждениям мы и переходим. С тезисами Послания, начиная с последняго, мы будем сопоствлять их.

1) «Таинства совершаются… не в силу произнесения или изображения Имени Божия» (Послание).

«Говоришь ты: в крещении благодать таинственная действует. В покаянии же что? Не то же ли Божие Имя действует?» (Св. Амвросий Медиоланский. «Две книги о покаянии», стр. 18).

«Имя Его свято и страшно. Его страшатся бесы, боятся болезни; этим Именем Апостолы исправили всю вселенную; Его употребив, вместо оружия, Давид поразил иноплеменника; Им совершено множество великих дел;  Им мы совершаем священныя таинства… (Св. Иоанн Златоуст. Т. 5, кн. 1, стр. 309. Спб. 1899 г.).

«Божие Имя есть вещь священнейшая в мире. Им совершаются наши спасительныя таинства» (Филарет М. Московский. Соч. 1873 г. Т. 1, стр. 23).

2) «Имя Божие, когда произносится в молитве с верою, может творить и чудеса, но не само собою, не вследствие некоей, навсегда как бы заключённой в нём или к нему прикреплённой, Божественной силы, которая бы действовала уже механически, - а так, что Господь, видя веру нашу и в силу Своего неложнаго обещания, посылает Свою благодать и ею совершает чудо. (Послание).

«Когда Господь возвестит что-нибудь, то слушатели не должны перетолковывать слов Его и с любопытством изследовать, но обязаны только принять их. И Апостолы были посланы для того, чтобы передать то, что слышали, ничего не прибавляя от себя, чтобы и мы наконец, уверовали. Чему же уверовали? – О Имени Его. Мы не должны изследывать сущность Его, но веровать во Имя Его, так как оно творило чудеса. Во Имя Иисуса Христа, - говорит Пётр, - востани и ходи (Деян. 3,6). (Св. Иоанн Злат. Т. 1Х, стр. 492).

«Да и чем Он (т.е. Спаситель) будет больше Апостолов, если и Сам творит чудеса чрез молитву? Притом и они не всё делали по молитве, а часто и без молитвы, призывая имя Иисуса. Если же Имя Его имело такую силу, то как Он Сам мог нуждаться-в молитве? А если бы Он нуждался в молитве, то Имя Его не имело бы силы».(Св. Иоанн Злат. Том У!!!, кн. 1, Беседы на Ев. Иоанна, стр. 431, 1902 г.).

(Дабы все языцы) «веровали, слыша о Имени Христа, а не о Существе Его, ибо чудеса творило Имя Христово, и оно само требует веры, потому что и его нельзя постигнуть разумом» (БлажФеофилакт Болгарск.Толк. На Посл.  К  Римл.1, 5; с. 6).

«Подивись, пожалуй, и силе Имени Христа, как действовала благодать при одном произношении онаго, хотя бы произносящие были и недостойны и не были учениками Христовыми». (Его-же. Благов. На Ев. Луки, ч. 3, стр. 133, изд. 2, Казань 1874 г.).

«При начале же  (евангельской) проповеди случалось, что некоторые, побуждаемые страстию славолюбия, желали совершать знамения: но видя, как могущественно  И м я   И и с у с о в о, они призывали его и, таким образом, совершали знамения, хотя и чужды и недостойны были благодати Божией»  (Благов. Толк., на Ев.Матф., ч. 2. Стр. 89. Изд. 2, Казань 1874 г.;  Толк. На Ев. 7,22,23 Еп. Михаила. Моск. 1884 г. стр. 143).

Как же не уверовать, что Христос воскрес, когда и Имя Его воскрешало мертвых» (Св. Кирил. Иерусал.. Твор. Свв. Отец. Т.25, стр. 241. Моск. Дух. Акад. 1855 г.).

3) «На деле Имя Божие есть только имя… название предмета  оно не есть энергия Божия» (Послание).

«Да святится Имя Твое». Имя Божие по естеству свято, хотя говорим или не говорим сие». (Твор. Св. Кирилла Иерусалимскаго, изд.2, 1893, стр. 298).

«Что оно (т.е. Имя Иисусово) чудно по естеству своему, это несомненно» (Св. Иоан. Злат. Т.5, стр. 92, Спб. 1899).

«Свято и страшно Имя Его: для верующих оно свято, преожделенно и источает обилие благ, а неверующих и живущих беззаконно мучит и наказует» (Блаж. Феодорит, ч. 3, стр. 265. Изд. 1856 г.).

«Сие Имя спасительное Иисус прежде всех век в Тройческом Совете бе предуготовано, написано и даже доселе хранимо на наше избавление.., безвестная и тайная Премудрости Божия во Имени том явлена… Безвестна бе сила Имени Иисусова, в Совете Предвечном, аки в сосуде, сокрываема… Поклоняемся усердно Пресвятому Имени Твоему, о Пресладкий и Всещедрый Иисусе!» (св. Димитрий Ростовский, Четьи-Минеи, 1-е января, Слово на Обрезание Господне).

«Имя Божие есть сущность Божества в том виде, в каком можно знать её».(Архиеп. Филарет Гумилевский. Беседа 5, на текст: «Явих Имя Твое человеком» Изд. 3, ч.1. Спб. 1884 г. стр. 187).

«Имена и качества Божии, показанныя в Откровении, не произведения мысли человеческой, чтобы походить на слова, ничего не значущия».(Он-же. Правосл. Догматич. Богосл., ч.1,Спб. 1882., стр. 37).

«Имя Божие есть то же, что непостижимое Существо Божие, открывающее Себя людям». (Архиеп. Никон. «Троицк. Лист.», т. 5. Стр. 137, изд. С.Т.Л. 1896-1899).

«По нашей телесности Господь привязывает, так сказать, Своё присутствие и Себя Самого к вещественности, к какому-нибудь видимому знамению… к Имени Своему, состоящему  из члено-раздельнх звуков» (о.Иоанн Кронштадт. «Моя жизнь во Христе», вып. 4-й, изд. 2-е, стр. 30-31, Спб. 1893 г.).

«В каждом слове – Бог-Слово, простое Существо. Как же осторожно надобно выговаривать слова, чтобы не прогневать Бога-Слова со Отцем и Духом?» («Моя жизнь во Христе», т. 5. Ч. 2, стр. 144, изд. 2, Спб. 1894 г.).

«Слово потому надо ещё уважать крепко, что и во едином слове бывает вездесущий и вся исполняющий, единый и нераздельный Господь. Потому и говорится: «Не приемли Имени Господа Бога твоего всуе», что в одном Имени Сам Сый Господь, простое Существо, Единица приснопоклоняемая». («Моя жизнь во Христе», т. 1, стр. 194, Москва.1891 г.).

«Он (Бог) весь и во всём сущем, всё проходит, всё наполняет Собою. Например, вы читаете молитву, и Он весь в каждом слове, как святый огонь проникает каждое слово:-каждый сам это может испытать, если будет молиться искренно, усердно, с верою и любовию. Но особенно Он весь в принадлежащих Ему Именах» («Моя жизнь во Христе». Т. 1, стр. 129. Москва, 1891 г.).

«В Имени Иисус Христос – весь Христос, душа и тело Его, соединённыя с Божеством». («Моя жизнь во Христе», вып. 5-й, стр. 30, изд. 2. Спб. 1893 г.).

Этими немногими (из множества подобных) мыслями о. Иоанна Кронштадтского мы и закончим наши выдержки из святоотеческих и других писаний. (Желающие могут найти немало относящагося сюда (разной ценности) материала в брошюре: «Мысли Отцов Церкви о Имени Божием» (ц. 20 коп. Продаётся в кн. м. И.Л. Тузова).

Считаем нужным при этом остановиться несколько на синодальном толковании «имеславных» выражений о. Иоанна. Толкование это мы уже однажды приводили, но по другому поводу. Вот оно:

«Вчитавшись в слова о. Иоанна, всякий может убедиться, что о. Иоанн говорит только о том, свойственном нашему сознанию, явлении, что мы при молитве, при произношении Имени Божия в сердце, в частности -  при молитве Иисусовой, не отделяем в своём сознании Его Самого от произносимого Имени. Имя и Сам Бог в молитве для нас тождественны. О. Иоанн советует и не отделять их, не стараться при молитве представлять Бога отдельно от Имени и вне его».

Предлагаем читателю самому сопоставить с этим толкованием только что процитированныя места из о. Иоанна. Содержится ли в них только то,  что единственно хочет видеть Святейший Синод в «соблазнительных» выражениях о. Иоанна? Ну, разве тут речь идёт только о субъективном явлении нашего сознания во время молитвы? Если о. Иоанну и открывалась именно на молитве неразрывность Имени и Именуемаго, то он утверждал эту неразрывность не как субъективное состояние сознания в молитвенном процессе (в таком случае это было бы прелестью), а как объективный факт, который в истинной молитве  - лишь опытно опознаётся. Да, о. Иоанн многократно и многообразно устанавливает эту связь, как нечто объективное, что на языке синодальнаго Послания следует назвать «на деле». И уж от этой, объективно существующей, связи Имени Божия с Богом делает он дальнейшия заключения. Между прочим, говоря о молитве, он учит, что молящийся искренно, с верою и любовию, опытно опознаёт эту нераздельность, как достойно причащающийся опытно может познать то, что раньше принимал убеждением и верою, а именно,  что в Евхаристической чаше  -  подлинно Тело и Кровь Христовы. Из этой же объективной нераздельности Имени Божия с Богом почерпает о. Иоанн (как видно из третьей цитаты) и пояснение третьей заповеди. Отсюда же вытекает его увещание к «осторожному, осмотрительному и смиренному» пользованию словом вообще.

 Ясно, что авторам Послания хотелось, во что бы то ни стало, хотя бы ценою натяжек и недомолвок, выгородить из под собственной анафемы «имеславныя» мысли о. Иоанна. У них не хватило мужества и искренности прямо сказать, что с их точки зрения о. Иоанн заблуждался в данном случае, как и осуждённый ими о. Иларион. Та же неискренность мешает Свят. Синоду признать, что «имеславная ересь» распространялась в течение 1911 года чрез «Троицкое Слово», журнал, издаваемый архиеп. Никоном; распространяется и поныне в книжке, изданной Оптиной пустынью («Из рассказов странника о благодатном действии молитвы Иисусовой»), с весьма рекомендательным предисловием того же архиеп. Никона и, наконец, в его же толковании на Евангелие от Матфея. Или, может быть, Свят. Синод заколебался  - и находит, что он «поспешил» объявить ересью «имеславие»?!

IV.

Мы могли бы значительно увеличить количество святоотеческих  и иных цитат, но полагаем, что и вышеприведённых достаточно, чтобы непредубеждённый читатель признал основательность наших сомнений в непогрешимости синодальнаго Послания, возвещаемаго, однако, православному миру, как «голос Матери-Церкви». «Святейший Синод, - гласит Послание, - вполне присоединяется к решению Святейшаго патриарха и священнаго синода Великой Константинопольской Церкви, осудившаго новое учение, как «богохульное и еретическое», и,  с своей стороны, умоляет всех увлекшихся этим учением, оставить ошибочное мудрование и смиренно покориться голосу Матери-Церкви, которая одна на земле есть «столп и утверждение истины», и вне которой нет спасения» (стр. 284). «Инако мыслящие должны выразить своё подчинение голосу Церкви и обещание впредь от произвольных мудрований воздерживаться и никого ими не соблазнять» (стр. 285). «Книгу «На горах Кавказа», как дающую основание к неправильным мудрованиям,  «Апологию» о. Булатовича и все прочие книги и листки, написанныя в защиту новоизмышлённаго учения, объявить осуждёнными Церковию» (стр. 285-286). «Теперь, - авторитетно гласит Послание, - когда высказались и Константинопольская и Российская церковная власть, их («имеславцев») дальнейшее настаивание на своём будет уже противоборством истине» (стр. 286).

Если раньше мы высказывали наши недоумения и сомнения при рассмотрении синодальнаго Послания касательно выраженных в нём мыслей, то теперь относительно последняго утверждения – о непогрешимости совместнаго голоса Константинопольской и Российской церковной власти, мы категорически заявляем, что утверждение это – ложно и является узурпацией прав православнаго мира. Как и раньше, так и в данном случае, мы вызовем авторитетных свидетелей в подтверждение той мысли, что Свят. Синод, утверждая свою и Константинопольскаго патриарха непогрешимость, «восхищает не дарованное».

1

Первым свидетелем да будет постоянный член Святейшаго Синода, авторитетнейший архиепископ Антоний волынский. Скорбя о том, что русская Церковь лишёна патриарха, он так характеризовал в Предсоборном Присутствии Святейший Синод, а вместе и положение русской Церкви:

«Этой красоты Церкви (патриаршества) мы были лишёны в продолжение 200 лет, сперва чрез насилие, а потом по недоразумению. Коллегия (Синод) не может заменить Божия Пастыря, и без главы не бывает церковь в очах Божиих, но церковь наша пребыла в двухвековом пленении». «Церковь наша, - пишет тот же автор в «Голосе Церкви» (1912 г. Январь), - управляется мирянином или оффициально-учреждением коллегиальным, никогда неведомым Христовой Церкви… Церковь… лишена законнаго главы и отдана на порабощение мирским чиновникам, прикрывающимся собранием шести, семи по-полугодно сменяемых архиереев и двух иереев. Кто же не знает, что такое учреждение не какононическое? Что оно не утверждёно было при своём основании двумя патриархами, да если б и было утверждёно всеми четырьмя, то это говорило бы только о незаконном действии патриархов, а не о канонической законности синодальнаго управления, так как никакие патриархи не могут утвердить и авторизировать учреждения, неведомаго Святому Православию и придуманнаго единственно для его ослабления и растления… Отмена патриаршества была нарушением основных законов Христовой Церкви, законов неотменных, установленных вселенскими соборами, а потому имеющих равноценное значение со словами Священнаго Писания, состав котораго утверждён для Церкви теми же соборами, которые установили правило церковнаго управления» (стр. 163-164).

Опуская яркую характеристику, данную Архиеп. Антонием, на следующих страницах, неограниченной, «незаконной» власти обер-прокурора, мы закончим цитаты из писаний нашего автора следующими немногими, но весьма характерными словами: «народ русский не имеет общаго пастыря, а Церковь русская в ея целом не имеет ответственнаго попечителя,  - она является, как вымороченное достояние, как res nullius (стр. 177).

Можно ли, спросим мы, при таком воззрении на русскую Церковь, как на обезглавленную, как на «вымороченное дростояние», на Синод, как на учреждение, «придуманное единственно для ослабления и растления» Православия, - можно ли Синоду приписывать непогрешимость, да и вообще слишком большой авторитет?

                                                                2.

Но допустим, что архиеп. Антоний заблуждается. Допустим, что Свят. Синод ничуть ни менее каноничен и авторитетен, чем былой патриарх. Можно ли опять спросим мы, и в таком случае признать за согласным мнением русскаго Синода и Константинопольского патриарха безусловный авторитет в вопросах веры, в их суждениях – непогрешимый голос Вселенской Церкви? Нет, решительно отвечаем мы. Свидетельствовать в пользу нашего мнения будут на этот раз исторические факты.

Вот что читаем мы в сочинении магистра-игумена Модеста, посвящённом святому Григорию Паламе:

«Несмотря на то, что св. Палама, оставив Константинополь, около двух лет  спокойно подвизался в одной из обителей Гераклии и нисколько не вмешивался в дела политики, Патриарх (Калека), конечно, по наветам Акиндина, вызвал его в 1343 г. в Константинополь, и заключил в темницу, будто за распространение учения о многобожии и за связь с  Кантакузеном. Впрочем, чтобы дать законный вид осуждению Паламы, Калека просил Антиохийскаго Патриарха Игнатия разсмотреть его учение. Игнатий прибыл в Византию в 1344 г. и, переговорив с Калекою, без всякаго суда написал обвинительное сочинение против Паламы и вручил оное Калеке. Патриарх обнародовал это сочинение того же года, а в следующем 1345 году составил в Византии собор против св. Паламы. Приведённый из темницы на соборный суд, св. Палама с прискорбием увидел, что и те, которые некогда вместе с ним подвизались за Православие против Варлаама, как-то Никифор Григорас, теперь сделались его обвинителями и врагами, что все против него, и никто за него, или лучше, за Православие. Долго он защищался и спорил с своими обвинителями; наконец, увидев, что они желают только осудить его, за лучшее счёл не отвечать более на обвинения. Тогда Патриарх Калека обвинил св. Паламу в многобожии, отлучил от Церкви и снова отослал в темницу. В заключение соборных деяний Калека признал догматы римской церкви и главенство папы» (стр. 20).

Итак, два патриарха (из коих один Константинопольский), и не они одни, а вместе с поместным собором, оказались на стороне заблуждения, лжи  - против великаго поборника православия св. Григория. И достойно внимания то, что один из патриархов поступил по отношению к св. Григорию совершенно так же, как покойный патриарх Иоаким к сторонникам «имеславия», осудивший последних без знакомства с пререкаемым учением и без суда.

                                                                 3.

Третьим свидетелем против Свят. Синода выступают не один, а все восточные патриархи в своём известном Послании от 6 Января 1848 года. В этом послании мы найдём и принципиальное освещение только что изложеннаго нами историческаго события.

«У нас ни патриархи, ни соборы не могли никогда ввести что-нибудь новое – гласит упомянутое Послание, - потому что хранителем веры у нас – самое тело Церкви, т.е. самый народ». (Не лишним считаем напомнить здесь следующие слова приснопамятнаго А.С. Хомякова:

«Бывали соборы еретические, каковы, например, те,  на которых составлен был полуарианский символ: соборы, на которых подписавшихся епископов насчитывалось вдвое более, чем на Никейском, соборы, на которых императоры принимали ересь, патриархи провозглашали ересь, папы подчинялись ереси. Почему же отвергнуты эти соборы, не представляющие никаких наружных отличий от соборов вселенских? Потому единственно, что их решения не были признаны за голос Церкви всем церковным народом, тем народом и в той среде, где в вопросах веры нет различия между учёным и невеждою, церковником и мирянином, мущиною и женщиною, государём и подданным, рабовладельцем и рабом, где, когда это нужно, по усмотрению Божию, отрок получает дар ведения, младенцу даётся слово премудрости, ересь учёного епископа опровергается безграмотным пастухом, дабы все были едино в свободном единстве живой веры, которое есть проявление Духа Божия» (Том II. изд. 3. Стр. 71-72). ).

Это же Послание восточных патриархов даёт прекрасный урок авторам нашего синодальнаго Послания. Изобличая папу, оно вместе с тем изобличает ложь совершенно папистического принципа, выдвинутаго нашим Синодом.

«Он (т. е. Римский епископ) не апостольским исповеданием своим измеряет достоинство своего престола, но апостольским престолом старается доказать своё достоинство, а из достоинства своё исповедание, а на самом деле это иначе… Научают нас свв. Отцы, чтобы мы судили не о Православии по святому престолу, но о самом престоле и седящем на нем по соборным постановлениям и определениям и по исповеданию веры, т.е. по Православию неизменно содержимого учения».                                               

4.

Чтобы облегчить синодальным архипастырям понимание этого чрезвычайно важнаго и, очевидно, им неяснаго вопроса о критерии церковной истины, сделаем четвёртый поступательный шаг вперёд и выслушаем четвёртое свидетельство, исходящее от тонкаго аналитика религиозных вопросов, известнаго Ю.Ф. Самарина. Мы разумеем его замечательное письмо к баронессе Э.Ф. Раден. Вот это письмо, которое мы приводим почти целиком:

«В вашем последнем письме есть место, на котором я хотел бы остановить ваше внимание: «думаете-ли вы, что Хомяков, сын и поборник Церкви, Видимой и непогрешимой, мог бы и т. д.. – Предлагаю вам не опровержение, но анализ двух подчёркнутых выражений. Знаете-ли вы почему вы их отвергаете, как противоположность вашему исповеданию веры? Это потому, что что вы и все протестанты устанавливаете между ними такое отношение, какого на самом деле не существует. Ничто из видимаго в Церкви не различается видимым образом. Для большей ясности попробую выразить это иначе: то, что по справедливости возмущает ваши инстинкты христианской свободы, - это какой-бы то ни было внешний знак, как пребывающее указание, связанное со всяким проявлением непогрешимости, или как критерий истины. У вас есть чувство (и в этом, на мой взгляд, великая заслуга протестанства), что всякий внешний знак можно отобрать и извратить в пользу заблуждения. Совесть ваша говорит вам, что Господь требует от нас не только большаго, но совсем иного, нежели акт внешняго принятия или подчинения известному знамени, вождю, собранию, даже книге. Ещё раз, - в этом вы правы и принадлежите к Церкви, сами того не зная. Помимо знака, с которым её предполагают связанною, что такое непогрешимость? Это внутреннее чувство истины, всегда тождественное с собою, как сила пребывающая в состоянии скрытом или деятельном. Отрицать эту силу значило бы признать, что врата адовы могли бы одолеть Церковь Божию, или другими словами, это значило бы предать на произвол случая будущность христианскаго человечества.

Слово «деятельное» предполагает способность проявляться каким-либо образом, и я сомневаюсь, чтобы в этом смысле она могла стеснять свободу. Слова Писания: «Дух Божий дышит, где хочет», не означают, чтобы Он сам существовал только под условием не проявляться; они не означают также, что всякий предмет подлежащий чувствам, есть в одинаковой степени прямое проявление Духа; они означают, напротив, что Дух проявляется, и что Он это делает со всею свободою, - или другими словами, что всякая форма, всякое действие, всякое слово может по Его избранию служить ему орудием. Почему же, - возвращаясь к Церкви, - предположим мы, что она не может быть иною, как невидимою, т.е. лишённою способности проявляться, или же, напротив, привязанною в применении этой способности к одной осязательной и видимой форме с исключением всякой другой? Между тем, вопрос всегда сводится именно к этим двум терминам: Церковь – как отвлечённость, или Церковь   - как авторитет, распознаваемый по внешнему знаку. Признаёте же вы, однако, одно произведение Церкви, как нравственнаго существа, всегда тождественнаго с собою, или, другими словами, непогрешимаго – одно единственное, именно известный избранник летописей, проповедей, стихотворений и посланий, которому вы даёте название Писания. Почему же одно это проявление, с исключением всякаго другого? Почему, автор Писания, который не есть ни Моисей, ни св. Лука, ни св. Павел, а Церковь (?), потерял бы слово, как только книга окончена?

Я не настаиваю на этой стороне вопроса, которую считаю достаточно выясненною, но я должен объяснить вам причины, заставляющия меня отвергать внешний знак во имя Церкви… Предполагают вообще, что между латинскою церковью и нашею разногласие здесь состоит в том, что одна принимает за орган божественнаго вдохновения (?) особу преемника св. Петра, тогда как другая приписывает ту же силу совокупности епископов, соединённых во вселенский собор. Таким образом, с обеих сторон было бы признание внешняго знака в принципе и разногласие лишь относительно факта.Признаюсь, что я сам долгое время держался этого учения, но по зрелом размышлении оставил его. Что меня сначала поразило, это то, что на этой почве мы всегда были побиваемы папистами. Если только допустить этот принцип,  - они одни последовательны, предлагая определённую в качестве знака личность, видимый характер которой безспорен. Приглядываясь ближе, я заметил, что никогда Церковь не усвояла заранее никакому собору характера вселенскости. Никогда она не говорила: такое-то учение истинно, потому что его провозгласил такой-то вселенский собор; напротив, только признавши учение истинным, она усвояла формулировавшему его собранию титул вселенского. Если понадобится, я берусь доказать, что не существует никакого юридическаго указания, по которому можно было бы различить вселенский собор, как орган непогрешимости, от всякаго другого собрания епископов. Этого указания   - никто его даже не искал, и в этом  отношении нельзя не признать огромной важности Флорентийскаго собора. Мы его отвергаем, и однако-же торжественность созвания, число присутствовавших епископов, громадное большинство принявших постановления, исчезающее меньшинство протестовавших, всё это, казалось бы,  оправдывало притязания на абсолютный авторитет. Провидению как будто было угодно, чтобы в этом достопамятном собрании все внешние знаки отсутствовали у истины и поставили бы себя в услужение заблуждению

 Дух Божий не отвлечённость. Он существует и проявляется; Он говорит и действует. Ищите Его добросовестно, ищите Его всегда и вы узнаете Его между всем (что не есть Он). Если же, в утомлении, вы возмните актом внешняго подчинения удовлетворить голос вашей совести, которая хочет, чтобы всё ваше существо прониклось истиной, Дух Божий уклонится от вас, и вы очутитесь перед каким-нибудь идолом. Вот, кажется мне, поучение, которое вытекает из всей истории Церкви».

«Несмотря на некоторыя ошибки, происшедшия, быть может, от недосмотра, извинительнаго в частном письме (я отметил их вопросительными знаками), - говорит по поводу этого письма Владимир Соловьёв, - это рассуждение в общей своей связи не может быть серьёзно оспариваемо, и ту дилемму, к которой оно приходит: папизм или духовная свобода – можно обойти только путём недостойных и безплодных сделок с совестью».

Возвращаемся в заключение к вопросу об Имени Божием.

«Чего же вы хотите»?  - спросят, может быть, нас наши читатели.

Мы хотим, чтобы наше высшее церковное управление сняло оковы, надетыя им на православных русских людей, сняло особенно с тех из них, которые стоят в слишком большой зависимости от Синода, каковы все духовныя лица, профессора академий, преподаватели семинарий и других духовных учебных заведений. (Здесь уместно напомнить, что Константинопольский патриарх счёл нужным обратиться для решения вопроса, так сильно взволновавшего Церковь, к высшей и единственной, находящейся в его ведении, богословской Халкинской школе (соответствующей, приблизительно, нашим семинариям). А наш Святейший Синод, миновав четыре духовныя академии и несколько десятков семинарий, остановился на Петербургском духовном училище, откуда воззвал на сие ответственное дело учителя латинскаго языка.

О том, насколько здесь нужна независимая работа богословской мысли, лучше всего свидетельствуют печатающиеся теперь в «Ц.В». статьи С.Троицкаго, излагающия учение об именах св. Григория Нисскаго и др. Отцов Церкви. Неужели на эту работу уполномочен ныне церковною властию только один этот богослов, а вся русская богословская наука взята под подозрение? Между тем объективное изследование положения вопроса об именах у разных Отцов Церкви требуют коллективнаго труда и превосходит отдельныя силы.).

Мы хотим, чтобы православныя люди могли свободно, не боясь обвинений в еретичестве, тщательно и не спешно, sine ira et studio  обсудить сложный, глубокий и важный вопрос о Имени Божием.

В этих ira et studio не было недостатка у обеих сторон, каковое обстоятельство в значительной мере явилось причиной того, что ни та, ни другая сторона не дала вполне удовлетворительнаго и исчерпывающаго решения вопроса.

Внять этому голосу смущённой христианской совести, не нашей только, а многих-многих православных христиан - священный долг Святейшаго Синода, если он хочет быть не «наемником», нерадящим о духовных нуждах овец Христовых, не «волком», разгоняющим их по чужим дворам, а «пастырем добрым», «пасущим Божие стадо богоугодно, не господствуя над наследием Божиим» подобно Римскому первосвященнику. («В поисках правды». Петроград. Типогр. «Колокол»

1916 г. стр.29-65).

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА НОВОСЕЛОВА К    А.Г.К.*

(Профессора, почётного члена МДА, Святого новомученика Российског,   расстрелянного коммунистами, канонизированного на Архиерейском соборе РПЦ в 2000 г.)

Дорогой А.Г.! Мир Вам и радость о Господе.

Вас, вероятно, удивит, а, может быть, и огорчит это письмо, но я не могу не сказать Вам того, чем полна душа моя. Начну издали.

В последнем, на котором я был, заседании Мисс. Совета одним из его членов (чуть ли не Вами) предложено было собранию выска­заться по вопросу о необходимости теперь же подготовить аполо­гетическую литературу (листки, книжки и даже большие сочине­ния) с тем, чтобы широко распространить её в народе, среди кото­рого расходятся в неисчислимом количестве вредные антирелиги­озные сочинения. По поводу этого предложения я высказал мысль, что, если бы можно было всю Россию буквально засыпать апологе­тическими листками и книжками, это мало принесло бы пользы Церкви, так как главный недуг церковной жизни слишком глубоко коренится в недрах Церкви, чтобы быть исцеленным таким внеш­ним средством, как апологетика. Недуг этот заключается в утрате православного самосознания и самочувствия и отступлении от свято отеческих основ религиозной мысли и жизни. Этим недугом, указывал я тогда, поражены и представители иерархии (я приводил примеры и называл лица, если Вы помните), и представители ака­демической науки, и пастыри, наипаче ученые. Естественно, духов­ная болезнь эта с вершин распространилась в ширь и глубь цер­ковного общества и народа. Я не буду здесь повторять подробно сказанного тогда, так как мои слова были Вами же, кажется, зане­сены в протокол. Теперь я лишь продолжу начатое в Мисс. Совете, но не досказанное. Тогдашнюю речь свою я закончил словами, повидимому не замеченными собранием: я сказал, что, указав су­щественные, по моему убеждению язвы, разъедающие организм нашей Церкви, я не буду говорить о самом главном, о чем высказываться считаю неуместным и преждевременным. Вот это, не вы­сказанное тогда, я и хочу досказать теперь.

 Глубочайшее отступление от православного мудрования я вижу в так называемом имеборчестве, т.е. в том мировоззрении, которое проведено было в известном послании Свят. Синода «всечестным братиям, во иночестве подвизающимся», опубликованном в мае 1913 года и в приложенных к нему докладах.

 Исключительный по своей значительности и таинственности вопрос о страшном и святейшем имени Божием был тогда разрешен Св.Синодом с изумительным легкомыслием по отношению к непо­стижимому Имени Божию и жестоковыйностью относительно афонских иноков.

Затем вопрос этот был спешно и не по существу рассмотрен Моск. Синодальной Конторой под председательством митр. Макария и отлученные Синодом от Церкви   афонцы были  снова приняты  в общение  церковное  без отречения их стороны от имеславия. Афонцы, имевшие священный сан, могли невозбранно литургисать, простые иноки — приобщаться Св. Тайн. Так обстоя­ло дело в течение войны, вплоть до возвращения с театра военных действий о. Антония Булатовича и других имеславцев. Скромно водворившемуся в отведенном для афонцев Покров­ском монастыре о. Антонию было неожиданно воспрещено священнослужение. Ходатайства его о сложении с него этой кары не только не увенчались успехом, но привели к тому, что таковому же прощению подверглись и прочие иноки, продолжавшие и после войны так же мирно проживать в Покровском монастыре, как жи­ли они там во время войны.

Таким образом, наступивший как будто мир оказался лишь временным перемирием, и Церковная власть, уже обновленная Все­российским Церковным Собором, снова подняла имеборческий меч против насельников Святой Горы.

Достойно внимания, что новые имеборческие документы, вы­шедшие уже из Патриаршего Синода, скреплены подписями не только старых имеборствующих иерархов, но и новых, причем относительно некоторых из них я имею основания утверждать, что сие рукоприкладство учинено ими без личного рассмотрения вели­кого вопроса об Имени Божием и без сознательного убеждения в истинности того решения, которое они скрепили своими именами. Я с большим огорчением отмечаю этот более чем грустный, по своему преступному легкомыслию, факт.