Глава 10

Митр. Антоний Сурожский.   1998 г.

Первые прошения Молитвы Господней.

(«Альфа и Омега»,  № 2 (16) М. 1998 г. стр. 9 –10.

По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси

Алексия II)

Прости им, Отче, они не знают, что творят...

Вот начало, два первые слова, с которыми мы приступаем к нашему Богу и Отцу. И то, что мы будем говорить дальше об имени Божием, о Царстве Божием, о воле Божией, имеет на­стоящий смысл, только если мы взываем изнутри хотя бы зача­точного сыновства, хотя бы стремясь соединить свою волю с во­лей Спасителя Христа, свои мысли и чувства с мыслями и чувствами Христа, Сына Божия, ставшего Сыном человеческим.

Да святится имя Твое: пусть Твое имя, Господи, будет пред­метом поклонения, пусть это имя будет святыней в сердцах, в мыслях, на устах людей; пусть Твое имя, как пламя, зажигает человеческие души и превращает каждого человека во всем его существе — духом, душой и телом — как бы в купину неопали­мую, которая горит Божественным огнем, сияет Божеством и остается несгораемой, потому что Бог не питается веществом, которое Он претворяет в Божественную жизнь.

Почему же мы говорим об имени, а не о Боге? Потому что имя — единственное, что нам доступно. В еврейской древности считалось, что имя и тот, кого оно отображает, тождественны: знать имя означало понять самое существо данной твари или, сколько возможно, и Творца. В Ветхом Завете имя Божие не произносилось; оно обозначалось письменно четырьмя буквами, которые мы переводим для удобства как Иегова, Ягве, но про­честь их, произнести их мог только ветхозаветный Первосвященик, который знал тайну этого имени. И Маймонид, еврейский богослов XII века в Испании, писал, что когда собирался народ в иерусалимском храме, когда пели Богу и молились Ему, Первосвященник перегибался через край своего балкона и тихо, неслышно ни для кого, кроме Бога, произносил это священное имя, которое, словно кровь, вливалось в эти молитвы, давало им жизнь, как кровь дает жизнь живому организму, и возносило эти молитвы до Престола Божия. Имя считалось чем-то на­столько святым, что его нельзя было произнести. Мы знаем, что и в некоторых сибирских племенах Бог не имел имени. Когда они хотели Его обозначить в своей речи, они лишь поднимали руку к небу, указывая, что это Тот, имя Которого нельзя произ­нести и Который превыше всего.

Имя действительно может слиться с существом: не то имя, которое мы знаем друг за другом, клички, а какое-то более глу­бинное имя. В книге Откровения говорится, что Бог даст каж­дому из нас белый камень, где написано имя, которое будет знать только Он и тот, кто его получает (см. Откр 2:17). Этим обозначается неповторимость нашего отношения с Богом, неповторимость той связи, которая есть у каждого из нас с Богом. Мы для Него единственны и неповторимы; у каждого из нас в премудрости Божественных глубин есть имя, — может быть, то самое слово, которое Бог произнес, когда любовью нас вызвал к бытию, и которое откроется перед нами как эта наша един­ственность и неповторимость в Его глазах, в Его сердце.

Имя имеет еще одно, более практическое значение. Имя — это единственный способ обозначить предмет, зверя, человека, даже Бога. И как бережно мы относимся к имени тех людей, которых мы любим, которых почитаем! Никто из нас не позво­лит, чтобы кто-нибудь шуточно или унизительно, грязно произнес имя любимого, почитаемого нами человека. Это нас взорвет, возмутит, мы этого не допустим! А вместе с этим как легко мы допускаем в своей речи легкомысленное, пустое, а порой даже кощунственое употребление имени Божия. Как лег­ко мы восклицаем Его имя, и как нечутки мы к тому, что порой вокруг нас Его имя употребляется шуточно или унизительно.

Вот о чем мы молим: о том, чтобы мы сумели так воспринять наше сыновство, так переживали бы себя дочерьми и сыновья­ми Божиими, чтобы нам было невыносимо употребление Божиего имени иначе, как с благоговением, молитвенно, тре­петно. Так можем мы молиться, так можем мы думать о Боге; и лишь поскольку мы вырастаем в такую меру отношения к Са­мому Богу, отношения к Его имени, к святости и святыне этого имени, мы вырастаем постепенно и порой с трудом в какую-то меру нашего сыновства. Да святится имя Твое! Пусть Твое имя будет святыней неприкосновенной, недосягаемой, святыней, перед которой можно только преклониться. Это имя зажигает в нас благоговение, трепет, любовь, радость, покаяние; имя, кото­рое нас связывает с Богом той единственностью и неповтори­мостью взаимности, когда перед нами открывается Он, и мы познаем Его так, как, по обетованию апостола Павла, сами Им познаны.

Следующие прошения Молитвы Господней: Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя. Опять-таки, мы часто ду­маем, что молитва заключается в том, чтобы чего-то просить у Бога с верой, и Господь по нашей вере, даже малой (ведь Спа­ситель сказал, что имея веру хоть в горчичное зерно, можно со­творить чудо), исполнит наше прошение. Но мы забываем, что наше призвание — совершить то, о чем мы просим, то есть быть делателями того, о чем просим. И когда мы говорим Господу:

Да приидет Царствие Твое, — это не значит: "Приди как Царь, воцарись, победи, установи Царство любви и правды". Силой этого нельзя сделать, даже Богу это невозможно, потому что Царство Божие — это Царство универсальной, всецелой любви…(и проч.)

(Подготовил к печати Е. Майдонович.)

     Глава 11

Отлучение Льва Толстого

(Книга: «Анафема». Изд. Сретенского монастыря. с. 288 -309)

Определение Святейшего Синода о графе Л. Н. Толстом было составлено его обер-прокурором К. П. Победоносцевым (1827—1907) и отредактировано Первенствующим членом Синода митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Антонием (Вад-ковским, 1846—1912).

Текст отлучения Льва Толстого, письмо графини Софьи Андреевны митрополиту Антонию, его ответ ей и мысли святителя Антония по поводу ответа графа Толстого Св. Синоду приводятся по составленному А. Н. Стрижевым сборнику «Духовная трагедия Льва Толстого» (М. Подворье Свято-Троицкой Сергиевой лавры, 1995).

Сам ответ графа полностью не перепечатывается из-за отъявленной кощунственное™, однако главные его утверждения цитируются в прилагаемой главке «Отлу­чение» из статьи современного православного писателя В. Н. Никитина (род. 1947 г.) «"Богоискательство" и богоборчество Толстого». Нельзя не отметить, что эта работа, отрывки из которой мы даем в сокращении, была напечатана автором еще во времена господствую­щего безбожия, в 1980 году.

Определение Святейшего Синода от 20—23 февраля 1901 г.

№ 557 с посланием верным чадам Православной

Греко-Российской Церкви

о графе Льве Толстом

«Святейший Синод в своем попечении о чадах Пра­вославной Церкви, об охранении их от губительного со­блазна и о спасении заблуждающихся, имев суждение о графе Льве Толстом и его противохристианском и противоцерковном лжеучении, признал благовремен­ным в предупреждение нарушения мира церковного обнародовать чрез напечатание в "Церковных ведомо­стях" нижеследующее свое послание:

Божией милостию Святейший Всероссийский Синод верным чадам Православной Кафолической Греко-Российской Церкви.

О Господе радоватися!

Молю вы, братие, блюдитеся от творящих рас­при и раздоры, кроме учения, ему же вы научистеся, и уклонитеся от них (Рим 16, 17).

Изначала Церковь Христова терпела хулы и напа­дения от многочисленных еретиков и лжеучителей, ко­торые стремились ниспровергнуть ее и поколебать в существенных ее основаниях, утверждающихся на вере во Христа, Сына Бога Живого. Но все силы ада, по обе­тованию Господню, не могли одолеть Церкви Святой, которая пребудет неодоленною вовеки. И в наши дни Божиим попущением явился новый лжеучитель — граф Лев Толстой.

Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего дерзко вос­стал на Господа и на Христа Его и на святое Его достоя­ние, явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и по­святил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которою жили и спаса­лись наши предки и которою доселе держалась и креп­ка была Русь святая. В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеиваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он проповедует с ревностью фанатика ниспро­вержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской: отвергает личного Жи­вого Бога, во Святой Троице славимого, — Создателя и Промыслителя вселенной; отрицает Господа Иисуса Христа — Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спа­сения и воскресшего из мертвых; отрицает бессемен­ное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии; не признает загробной жизни и мздовоздаяния; отвергает все таинства Церкви и бла­годатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению вели­чайшее из Таинств — святую Евхаристию. Все сие про­поведует граф Лев Толстой непрерывно словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, и тем не прикровенно, но явно пред всеми, сознательно и намеренно отторг себя сам от всякого общения с Цер­ковью Православною.

Бывшие же к его вразумлению попытки не увен­чались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею. Ныне о сем свидетель­ствуем пред всею Церковию к утверждению правостоящих и вразумлению заблуждающихся, особливо же к новому вразумлению самого графа Толстого. Многие из ближних его, хранящих веру, со скорбию помышляют о том, что он на конце дней своих остается без веры в Бога и Господа Спасителя нашего, отвергшись от благословений и молитв Церкви и от всякого общения с нею.

Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церк­ви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины (2 Тим. II, 25).

Молимтися, милосердый Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь.

Подлинное подписали:

Смиренный АНТОНИЙ, митрополит С.-Петербургский и Ладожский

Смиренный ФЕОГНОСТ, митрополит Киевский и Галицкий;

Смиренный ВЛАДИМИР, митрополит Московский и Коломенский;

Смиренный ИЕРОНИМ, архиепископ Холмский и Варшавский;

Смиренный ИАКОВ, епископ Кишиневский и Хотинский;

Смиренный МАРКЕЛЛ, епископ;

Смиренный БОРИС, епископ».

Письмо графини С. А. Толстой к митрополиту Антонию

«Ваше высокопреосвященство! Прочитав вчера в газетах жестокое распоряжение Синода об отлучении от Церкви мужа моего, графа Льва Николаевича Толстого, и увидав в числе подписей пас­тырей Церкви и Вашу подпись, я не могла остаться к этому вполне равнодушной. Горестному негодованию моему нет пределов. И не с точки зрения того, что от этой бумаги погибнет духовно муж мой: это не дело лю­дей, а дело Божие. Жизнь души человеческой с рели­гиозной точки зрения никому, кроме Бога, неведома, и к счастью, не подвластна. Но с точки зрения той Церкви, к которой я принадлежу и от которой никогда не отступлю, которая создана Христом для благослове­ния именем Божиим всех значительнейших моментов человеческой жизни: рождений, браков, смертей, горес­тей и радостей людских; которая громко должна про­возглашать закон любви, всепрощения, любовь к врагам, к ненавидящим нас, молиться за всех. С этой точки зре­ния для меня непостижимо распоряжение Синода.

Оно вызовет не сочувствие (разве только " Москов­ских ведомостей"), а негодование в людях и большую любовь и сочувствие Льву Николаевичу. Уже мы полу­чаем такие изъявления и им не будет конца от всего мира.

Не могу не упомянуть еще о горе, испытанном мною от той бессмыслицы, о которой я слышала раньше, а именно: о секретном распоряжении Синода священни­кам не отпевать в церкви Льва Николаевича в случае его смерти.

Кого же хотят наказывать? Умершего, не чувству­ющего уже ничего, человека или окружающих его ве­рующих и близких ему людей? Если это угроза, то кому и чему?

Неужели для того, чтобы отпевать моего мужа и мо­литься за пего в церкви, я не найду или такого порядоч­ного священника, который не побоится людей перед настоящим Богом любви, или "непорядочного", которого я подкуплю большими деньгами для этой цели?

Но мне этого и не нужно. Для меня Церковь есть по­нятие отвлеченное, и служителями ее я признаю толь­ко тех, кто истинно понимает значение Церкви.

Если же признать Церковью людей, дерзающих сво­ей злобой нарушать высший закон — любовь Христа, то давно бы все мы, истинно верующие и посещающие церковь, ушли бы от нее.

И виновны в грешных отступлениях от Церкви не заблудившиеся люди, а те, которые гордо признали себя во главе ее и вместо любви, смирения и всепрощения стали духовными палачами тех, кого вернее простит Бог за их смиренную, полную отречения от земных благ, любви и помощи людям, жизнь, хотя и вне Церкви, чем носящих бриллиантовые митры и звезды, но карающих и отлучающих от Церкви пастырей ее.

Опровергнуть мои слова лицемерными доводами легко. Но глубокое понимание истины и настоящих на­мерений людей никого не обманет.

Графиня София Толстая 2б февраля 1901 г.»

Ответ митрополита Антония графине  С. А. Толстой

«Милостивая государыня София Андреевна! Не то жестоко, что сделал Синод, объявив об отпа­дении от Церкви Вашего мужа, а жестоко то, что сам он с собой сделал, отрекшись от веры в Иисуса Христа, Сына Бога Живого, Искупителя и Спасителя нашего. На это-то отречение и следовало давно излиться Ваше­му горестному негодованию. И не от клочка, конечно, печатной бумаги гибнет муж ваш, а от того, что отвратился от Источника жизни вечной. Для христианина немыслима жизнь без Христа, по словам Которого, ве­рующий в Него имеет жизнь вечную и переходит от смерти в жизнь, а неверующий не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем (Ин. III, 15—16, 36;

V, 24), и потому об отрекающемся от Христа одно толь­ко и можно сказать, что он перешел от жизни в смерть. В этом и состоит гибель Вашего мужа, но в этой гибели повинен только он сам один, а не кто-либо другой.

Из верующих во Христа состоит Церковь, к которой Вы себя считаете принадлежащей, и для верующих, для членов своих, Церковь эта благословляет именем Божи­им все значительнейшие моменты человеческой жизни: рождений, браков, смертей, горестей и радостей людс­ких; но никогда не делает она этого и не может делать для неверующих, для язычников, для хулящих имя Божие, для отрекшихся от нее и не желающих получать от нее ни молитв, ни благословений, и вообще для всех тех, которые не суть члены ее. И потому, с точки зрения этой Церкви, распоряжение Синода вполне постижимо, понятно и ясно, как Божий день. И закон любви и все­прощения этим ничуть не нарушается. Любовь Божия бесконечна, но и она прощает не всех и не за все. Хула на Духа Святого не прощается ни в сей, ни в будущей жизни (Мф. XII, 32). Господь всегда ищет человека Своею любовию, но человек иногда не хочет идти на­встречу этой любви и бежит от лица Божия, а потому и погибает. Христос молился на кресте за врагов Своих, но и Он в Своей первосвященнической молитве изрек горькое для любви Его слово, что погиб сын погибель­ный (Ин. XVII, 12). О Вашем муже, пока жив он, нельзя еще сказать, что он погиб, но совершенная правда ска­зана о нем, что он от Церкви отпал и не состоит ее чле­ном, пока не покается и не воссоединится с нею.

В своем послании говоря об этом, Синод засвиде­тельствовал лишь существующий факт, и потому него­довать на него могут только те, которые не разумеют, что творят. Вы получаете выражения сочувствия от все­го мира. Не удивляюсь сему, но думаю, что утешаться Вам тут нечем. Есть слава человеческая, и есть слава Божия. Слава человеческая как цвет на траве: за­сохла трава, и цвет ее отпал, по слово Господне пребывает во век (1 Пет. I, 24—25).

Когда в прошлом году газеты разнесли весть о болезни графа, то для священнослужителей во всей силе встал вопрос: следует ли его, отпавшего от веры и Церкви, удостоивать христианского погребения и молитв? Последовали обращения к Синоду, и он в руководство священнослужителям секретно дал, и мог дать, только один ответ: не следует, если умрет не вос­становив своего общения с Церковью. Никому тут никакой угрозы нет, и иного ответа быть не могло.

И я не думаю, чтобы нашелся какой-нибудь, даже непорядочный, священник, который бы решился совер­шить над графом христианское погребение, а если бы и совершил, то такое погребение над неверующим было бы преступной профанацией священного обряда. Да и зачем творить насилие над мужем Вашим? Ведь, без со­мнения, он сам не желает совершения над ним христи­анского погребения?

Раз Вы — живой человек, хотите считать себя чле­ном Церкви, и она действительно есть союз живых ра­зумных существ во имя Бога Живого, то уж падает само собою Ваше заявление, что Церковь для Вас есть поня­тие отвлеченное. И напрасно Вы упрекаете служите­лей Церкви в злобе и нарушении высшего закона любви, Христом заповеданной. В синодальном акте нарушения этого закона нет. Это, напротив, есть акт любви, акт призыва мужа Вашего к возврату в Церковь и верую­щих к молитве о нем.

Пастырей Церкви поставляет Господь, а не сами они гордо, как Вы говорите, признали себя во главе ее. Но­сят они бриллиантовые митры и звезды, но это в их служении совсем не существенное. Оставались они пастырями, одевались и в рубище, гонимые и пресле­дуемые, останутся таковыми и всегда, хотя бы и в ру­бище пришлось им опять одеться, как бы их ни хулили и какими бы презрительными словами ни обзывали.

В заключение прошу прощения, что не сразу Вам ответил. Я ожидал, пока пройдет первый острый по­рыв Вашего огорчения.

Благослови Вас Господь и храни и графа, мужа Ва­шего, помилуй!

АНТОНИЙ,

Митрополит С.-Петербургский и Ладожский 16 марта 1901 г.

По поводу ответа Св. Синоду

графа Л. Н. Толстого

(мысли Высокопреосвященнейшего АНТОНИЯ)

<< <...> Положительная часть ответа графа Толсто­го, изложение его веры, читается с чувством ужаса и глубокого к нему сожаления. Историю о воплощении Христа, учение об Искуплении и признании Христа Богом граф Толстой считает "величайшим кощун­ством", значит, зачеркивает совсем христианство.

Когда я прочитал все это, прочитав еще сделанное мне сообщение о его заявлении, что "если бы ему раз­решили напечатать все его сочинения о религии, то от Православной Церкви в короткое время остались бы одни клочья", меня объял страх за этого несчастного человека. Пронеслась пред мыслию моею личность Юлиана Отступника, хотевшего стереть с лица земли учение Христа, из Бога развенчанного им в простого человека-галилеянина, вспомнились его конечная ги­бель и исторический позор, прозвучали слова проро­чества Исайи  на царя вавилонского: На небо взыду, выше звезд небесных поставлю престол мой, буду подобен Вышнему... — и это пророчес­кое тетен1о: Ныне же во ад снидеши и во основа­ния земли... От безумного богохульства графа сердце мое болезненно сжалось. Ведь это — богоборство и объявление войны Самому Христу, Сыну Бога Живо­го, Судии живых и мертвых!.. Всегда с недоумением читавшиеся мною доселе грозные слова апостола Пав­ла: Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафе­ма, мара-афа (1 Кор. XVI, 22) — вдруг как-то прояснились для меня. Да, кто отрекся от Христа, тот не любит Его. Кто отрекается от Христа, от того и Христос отрекается (Мф. X, 33). Отречение от Христа как Бога с утверждением, что признавать Его Боже­ственное достоинство есть кощунство, равносильно, в сущности, произнесению на Него анафемы и есть в тоже время как бы самоанафематствование, отлучение себя от Бога, лишение себя жизни Божией, Духа Божия. Ничто не может назвать Иисуса Госпо­дом, — говорит апостол, — паи толыю Духом Свя­тым, — и: ничто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса (1 Кор. XII, 3).

Граф же Л. Н. Толстой такую анафему произнес. Не Духом Божиим, очевидно, говорит он.

Митрополит АНТОНИЙ»

В. Никитин «Отлучение»

(глава из статьи «Богоискательство» и богоборчество    Толстого»)

(Прометей, 1980, № 12)

«Повесть "Крейцерова соната", над которой Тол­стой работал несколько лет (1887—1889, первая пуб­ликация в 1891 г.), по своей проблематике, остроте социальных и антиклерикальных обличении вплотную примыкает к роману "Воскресение" (1889—1890, 1895—1896, 1898—1899 гг., публикация в 1899 г. в журнале "Нива"), выход которого непосредственно предварил отлучение писателя от Церкви.

В "Крейцеровой сонате" Толстой не только вскрыл моральную распущенность своего круга, но одновремен­но объявил несостоятельными нравственными устои самого церковного брака. Эта несостоятельность, по Толстому, связана с неверным пониманием любви, ко­торая, возникая из сознания бессмысленности индиви­дуального бытия, должна быть направлена не на личность, а на безличное целое. Толстой самым реши­тельным образом отрицает в повести все христианские символы, отвергает понимание брака как таинства, счи­тая все это насквозь фальшивым. <.. .>

Не допущенная вначале к печати, повесть после пуб­личного прочтения (28 октября 1889 года в Петербурге на вечере у Кузминских и 29 октября в редакции из­дательства "Посредник") стала переписываться во множестве экземпляров и вскоре разошлась по всей России (петербургские студенты-филологи, напри­мер, в марте 1890 года издали 600 экземпляров по­вести на ротаторе), вызвав нескончаемые толки и жаркие споры.

Обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев 6 фев­раля 1890 года писал о "Крейцеровой сонате" своему другу Е. М. Феоктистову, начальнику Главного уп­равления по делам печати: "Прочел я первые две тет­ради — тошно становилось, мерзко до циничности показалось... Правда, говорит автор от лица человека больного, раздраженного, проникнутого ненавистью к тому, от чего он пострадал, но все чувствуют, что идея принадлежит автору. И бросается в глаза сплошь по­чти отрицательное... Произведение могучее. И когда я спрашиваю себя, следует ли запретить его во имя нрав­ственности, я не в силах ответить "да". Оболживит меня общий голос людей, дорожащих идеалом, которые, прочтя вещь негласно, скажут: "а ведь это правда". Запретить во имя приличия — будет некоторое лице­мерие".

И это был далеко не единственный голос, пред­вещавший бурю. Еще до публикации, 2 марта 1891 года, в годовщину восшествия на престол Александра III, харьковский протоиерей Т. Буткевич сказал на про­поведи в кафедральном соборе, что граф Л. Н. Толстой "больше всех волнует умы образованного общества" своими сочинениями, отличающимися "разрушитель­ной силой и растлевающим характером", пропове­дующими "неверие и безбожие". Назвав "Крейцерову сонату" Толстого "нескладным, грязным и безнрав­ственным рассказом", проповедник выразил надежду, что "благочестивейший Государь пресечет своевремен­но его разрушительную деятельность".

Тогда же, в 1891 году, в Одессе вышли "Восемь бе­сед Высокопреосвященного Никанора (Бровковича. — В. Н.), архиепископа Херсонского и Одесского» (под грифом "Против Льва Толстого"), в которых автор доказывал, что "ересеучение графа Льва Толстого раз­рушает самые основы не только православно-христи­анской веры, но и всякой религии", посягая на "основы общественного и государственного порядка".

После аудиенции С. А. Толстой у Александра III император позволил издать "Крейцерову сонату", но... лишь в Полном собрании сочинений. В июне 1891 года в типографии Мамонтова была напечатана 13-я часть сочинений гр. Л. Н. Толстого с "Крейцеровой сонатой". Появление повести сразу вышло за рамки чисто лите­ратурного события, породив оживленные дискуссии о браке как отжившей форме семейных отношений.

Одновременно были предприняты попытки Рус­ской Православной Церкви «вразумить» Л. Толстого. В марте 1892 года писателя посетил ректор Московской духовной академии архимандрит Антоний (Храповицкий), но его увещание, судя по всему, оказалось безре­зультатным.

А вскоре впервые прозвучало слово "отлучение". 29 апреля 1892 года С. А. Толстая сообщала мужу из Москвы: "Вчера Грот (Николай Яковлевич Грот. — В. Н.) принес письмо Антония, в котором он пишет, что митрополит здешний хочет тебя торжественно от­лучить от Церкви".

Так что вопрос об отлучении поднимался уже тогда — в 1892 году, после выхода "Крейцеровой со­наты".

Известно было, что и сам Толстой не прочь был «по­страдать» и не раз объявлял об этом. А в известном раз­говоре с Константином Леонтьевым (в 1890 г.) так и сказал: "Напишите, ради Бога, чтоб меня сослали. Это моя мечта".

Но Александр III оказался верен своему слову, а усилия Синода не простирались дальше увещеватель­ных мер.

После смерти императора, последовавшей в 1894 году, перед Синодом вновь встал вопрос об отлуче­нии Толстого, о чем известно, в частности, из письма К. П. Победоносцева к профессору С. А. Рачинскому от 26 апреля 1896 года: "Ужасно подумать о Льве Тол­стом. Он разносит по всей России страшную заразу анархии и безверия!.. Точно бес овладел им — а что с ним делать? Очевидно, он враг Церкви, враг всякого правительства и всякого гражданского порядка. Есть предположение в Синоде объявить его отлученным от Церкви во избежание всяких сомнений и недоразуме­ний в народе, который видит и слышит, что вся интел­лигенция поклоняется Толстому".

В то же время Церковь продолжала свои попытки "образумить" писателя, но без видимых результатов. Как явствует из "Отчетов о состоянии Тульской епар­хии" за 1886—1899 годы, безуспешными оказались все шаги, предпринятые поочередно тульскими архиерея­ми: архиепископом Никандром, епископом Иринеем и епископом Питиримом — на протяжении ряда лет.

26 сентября 1897 года к Толстому в Ясную Поляну по благословению тульского архиерея приехал прото­иерей Димитрий Троицкий. И он тоже пытался прими­рить писателя с Церковью. Приезды отца Димитрия повторялись и позже — в1901и1902 годах (уже после отлучения Толстого), а последний приезд состоялся 4 января 1909 года, когда Толстой уже не выбирал при­личествующих выражений. Об этих посещениях вспо­минает Лев Львович Толстой: " Одно время из Тулы стал ездить к нам тульский тюремный священник. Это бы­ла не первая попытка со стороны духовенства вер­нуть Толстого-старика к православию. Отец принимал этого священника и подолгу беседовал с ним. Худой и нервный, необыкновенно симпатичный, этот батюшка, однако, не имел успеха и потом прекратил свои посе­щения".

Особые сетования приходского духовенства села Кочакова вызывал тот факт, что Толстой старался все земледельческие и прочие работы проводить в дни официально принятых церковных праздников (не ме­нее 93 дней в году), когда работа считается грехом. Даже в Великие праздники, даже на Пасхальной неде­ле Толстой демонстративно работал, что было откры­тым вызовом Церкви. Писатель занимался полевыми работами, обходил крестьянские дворы, помогал бед­ным крестьянам крыть хаты соломою, смазывал печи и т.п., многих увлекая своим образом действий.

Епископ Тульский и Белевский Питирим сообщал в упомянутых "Отчетах": "Граф Лев Толстой позволя­ет себе открыто обнаруживать свое полное неуважение к обрядам Православной Церкви. Так в отчетном году был следующий факт. 31 августа священник села Трасны прибыл с крестным ходом к станции Ясенки и здесь на Крапивенском шоссе при большом стечении народа ожидал святую Владимирскую икону Божией Матери из села Грецово Богородицкого уезда. Когда на шоссе показалась означенная икона, священник и окружа­ющий его народ увидели, что справа по отношению к иконе, прорываясь через народ, ехал кто-то на сером коне с надетой на голову шляпой. Минуту спустя всем стало очевидно, что это был граф Лев Толстой. Как ока­залось, Лев Толстой ехал близ иконы в шляпе от села Кочаково 4—5 верст и время от времени делал народу внушение, что собираться и делать иконе честь совсем не следует, потому что это очень глупо, и вообще, ос­корбительно говорил по поводу святой иконы... Он, очевидно, хотел показать в глазах других свое прямое злонамеренное действие против веры и Церкви Пра­вославной. Разъезжая на коне и в шляпе близ иконы Богоматери, он позволил себе в то же время язвитель­но кощунствовать над нею".

Подобное отношение Л. Н. Толстого к иконопис­ным изображениям засвидетельствовано в воспомина­ниях и других современников. Так, например, Евгений Львович Марков, известный романист и критик второй половины XIX века, рассказывал Н. П. Петерсону, что однажды на прогулке по Москве с одним из воронежс­ких сектантов Толстой, указывая на Иверскую икону Божией Матери, сказал: "Она — презлая". Профессор С. Н. Булгаков вспоминал о своей беседе с Л. Толстым в Гаспре, в Крыму, в 1902 году: "Я имел неосторож­ность в разговоре выразить свои чувства к Сикстине (Сикстинской Мадонне Рафаэля. — В. Н.), и одного этого упоминания было достаточно, чтобы вызвать при­ступ задыхающейся, богохульной злобы, граничившей с одержанием. Глаза его загорелись недобрым огнем, и он начал, задыхаясь, богохульствовать".

Таким образом, в своей последовательной и непри­миримой борьбе с Православной Церковью Толстой доходил до самых воинствующих жестов. В них прояв­лялась страстная натура, которой была чужда всякая половинчатость.

Николай Иванович Тимковский, оценивая взаимо­отношения Толстого с "толстовцами", писал: "Хотя Лев Николаевич и тогда уже исповедовал страстно принцип непротивления, но никогда не казался мне человеком смирившимся в каком бы то ни было смысле... Все в нем — глаза, манеры, способ выражения — говорило о том, что принцип, заложенный в него глубоко самой природой, — отнюдь не смирение и покорность, а борь­ба, страстная борьба до конца... если бы он действи­тельно был такой "непротивленный", то вряд ли нажил бы себе столько яростных врагов... вплоть до знамени­того отлучения...".

Интересен рассказ Н. И. Тимковского о встрече с Толстым в предпасхальные дни в Москве в Охотном ряду. "Толстой, по своему обыкновению, тотчас же за­говорил о том, что его особенно занимало в ту минуту и о чем он, по-видимому, только что думал: "Представь­те себе: вдруг, точно по мановению жезла, миллионы, десятки миллионов принимаются готовить куличи и пас­хи. Чем это объяснить? Только тем, что они видят в этом какую-то истину. Иначе — какая сила могла бы заста­вить эти миллионы? Так и во всем: дайте им познать другую истину... и все эти миллионы бросят свои кули­чи и будут также усердно делать другое... Вообразите, что сегодня все убедились в ненужности этих тротуа­ров, лавок, городовых, мостовых, домов и всего, что мы здесь видим; тогда завтра же от всего этого не останет­ся камня на камне. И так непременно будет". Он долго говорил на эту тему с ожесточенным нетерпением, силь­но стуча по камням тротуара палкой; моментами каза­лось, что он производит какие-то заклинания и вот-вот вызовет на свет могучего духа. Но вызывать было неза­чем: этот могучий дух сидел в нем самом".

Не менее характерна реакция Толстого на традици­онное церковное таинство — крещение. Так 12 января 1899 года он следующим образом ответил на просьбу одного из своих корреспондентов быть крестным отцом его ребенка: "Считаю невозможным принимать какое бы то ни было участие в одном из самых жестоких и грубых обманов, которые совершаются над людьми и который называется крещением младенцев".

Еще в "Критике догматического богословия" (1879—1880 гг.) Толстой утверждал, что "служители культа под видом каких-то таинств обманывают и оби­рают народ". А в "Воскресении" эта критика достигла своего апогея. Описывая Божественную литургию в 39 и 40 главах первой части романа, Толстой, по сло­вам Н. Н. Арденса, не жалеет сатирических красок, чтобы доказать: "Тут лгут все — и священник, мани­пулирующий "за перегородкой", и хор, затвердив­ший какие-то непонятные речения, и все молящиеся, которые кланяются и механически машут руками, и тюремные надзиратели, и арестанты, бренчащие свои­ми кандалами". Изображая священнослужителя, со­вершающего Евхаристию, Толстой именует иконостас "перегородкой", ризу — "парчовым мешком", престол, на котором совершается пресуществление Святых Да­ров, — "столом", дароносицу — "чашкой", дискос — "блюдцем", воздух — "салфеткой".

В целом, акцентируя внимание на антагонизме на­рода и правящих классов, к которым Толстой причис­ляет духовенство, писатель внушает читателю, что не может быть никакого совпадения интересов разных сословий, никакой "Божественной гармонии", о кото­рой печется духовенство. Как отмечает Н. В. Карпов, Толстой обличает представителей Церкви "снизу до­верху" — от рядового священника до обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева. Последний выведен в "Воскресении" под именем Топорова ("го­ворящая" фамилия, напоминающая о топоре — ору­дии казни). В 21 -ой и 27-ой главах третьей части романа с нескрываемой авторской симпатией нарисован образ безымянного сектанта-анархиста, обличающего царя и царские власти.

Заслуживает внимания и тот факт, что весь гоно­рар, полученный за публикацию романа "Воскресение" в журнале "Нива", был отдан Л. Н. Толстым на пере­возку четырех тысяч сектантов-духоборцев в Канаду.

После выхода "Крейцеровой сонаты" и "Воскре­сения" стало очевидно: за все девятнадцать веков своего существования христианская Церковь не стал­кивалась с такой силой беспощадных обличении, сар­казма, последовательного отрицания. Всем — и официальным властям, и церковным — стало ясно, что ни о каком примирении Толстого с Церковью не может быть речи.

В ноябре 1899 года архиепископ Харьковский Амвросий, член Святейшего Синода, составил проект постановления Синода об отлучении Толстого. В марте 1900 года митрополит Киевский Иоанникий, Первен­ствующий член Синода, секретным циркуляром обязал все духовные консистории объявить подведомственно­му духовенству "о воспрещении поминовения, панихид и заупокойных литургий по графе Льве Толстом в слу­чае его смерти без покаяния".

В том же году Первенствующим членом Синода был назначен митрополит Петербургский и Ладожский Ан­тоний. С этим назначением связано появление слухов, о которых в своем дневнике А. С. Суворин писал 15 июня 1900 года: "Рассказывают, что митрополит Антоний разослал по всей России секретные циркуляры со стро­гим наказом всему духовенству не признавать графа Толстого православным. В этом циркуляре граф объяв­ляется непослушным, враждебным критиком Право­славной Церкви и еретиком".

Известно также, что в литературных кругах кон­сервативного толка вопрос об отлучении Толстого об­суждался на несколько лет раньше, поводом для чего послужила статья В. В. Розанова "По поводу одной тре­воги гр. Л. Н. Толстого" (Русский вестник. 1895, ав­густ) . В ней В. В. Розанов публично "отчитал" Толстого за отступление от Православия.

В знаменитых "Трех разговорах..." В. С. Соло­вьева, появившихся спустя несколько лет (Книжки недели. 1899, октябрь), крупнейший русский фило­соф-идеалист ясно выразил свой взгляд на Толстого как на "религиозного самозванца, фальсификатора христианства", предтечу лжемессии. В образе молодо­го князя — "моралиста и народника" — В. С. Соловьев резко высмеял последователей Толстого, за которыми не признал никакой, даже относительной, правды. Все это в известной мере предвосхитило постановление Си­нода об отпадении Толстого от Церкви, которое нельзя считать чем-то неожиданным.

Наконец, 24 февраля 1901 года "Церковные ведо­мости при Святейшем Правительствующем Синоде" опубликовали "Определение Святейшего Синода от 20—23 февраля 1901 г. № 557 с посланием верным чадам Православной Греко-Российской Церкви о гра­фе Льве Толстом". <...>

Постановление Синода, составленное К. П. По­бедоносцевым и отредактированное митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Антонием совмес­тно с членами Синода митрополитами Феогностом и Владимиром, архиепископом Иеронимом, епископами Иаковом, Маркеллом и Борисом, было одобрено Ни­колаем II, перепечатано всеми газетами и многими жур­налами, а впоследствии появилось в самых различных изданиях.

24 февраля 1901 года, то есть в тот же день, было издано распоряжение Главного управления по делам печати за № 1576 "о непоявлении в печати сведений и статей", относящихся к постановлению Синода. Одна­ко, несмотря на это постановление, со страниц многих консервативных органов печати посыпались резкие обвинения и призывы покаяться, адресованные Толс­тому. Так, в "Тульских епархиальных ведомостях" за подписью Михаила С. (М. А. Сопоцько, род. в 1869 г., член "Союза русского народа". — В. Н.) появилась заметка "Замечательное явление с портретом графа Л. Н. Толстого": "Многими лицами, и в том числе пи­шущим сии строки, замечено удивительное явление с портретом Л. Н. Толстого. После отлучения Толстого от Церкви определением Богоучрежденной власти вы­ражение лица графа Толстого приняло чисто сатанинс­кий облик: стало не только злобно, но свирепо и угрюмо... Впечатление, получаемое от портрета гр. Толстого, объяснимо только присутствием около его портретов нечистой силы (бесов и их начальника — диавола), которым усердно послужил, во вред челове­честву, трехокаянный граф". <..->

С отлучением Толстого, вообще, связаны разные исключительные случаи, в том числе и курьезные. Пи­сатель рассказывал, например, как одна старушка, про­читав об отлучении, явилась к нему с просвиркой, желая таким образом хоть немного "уврачевать его рану":

«Скушайте ее, Лев Николаевич, во славу Божию, на доброе здоровье!..». <... >

18 марта 1901 года Л. Н. Толстой получил телеграм­му об избрании его почетным членом Гейдельбергского литературного общества в США, штат Огайо. А несколь­ко позднее его избрали почетным членом Юрьевского университета в Дерпте (ныне Тартусский университет) одновременно с протоиереем Иоанном Кронштадтским. Последний так объявил о своем отказе в письме на имя ректора университета: "Я не желаю ни под каким ви­дом быть членом той корпорации, хотя и почтенной и высокоученой, которая поставила меня, по прискорб­ному недоразумению, на ряду с безбожником графом Л. Толстым, злейшим еретиком нашего злополучного времени, превзошедшим в своем высокоумии и горды­не всех бывших когда-либо еретиков. Не хочу быть ря­дом с антихристом". <. .>

Все ждали ответа самого Толстого. И он последовал 4 апреля 1901 года.

"...Учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же, собрание самых гру­бых суеверий и колдовства...", — вновь провозглашал Толстой. И заявлял: "Я действительно отрекся от Цер­кви, перестал исполнять ее обряды и написал в завеща­нии своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним зак­линаний и молитв... Если есть что священное, то никак уже не то, что они называют таинством, а именно эта обязанность обличать их религиозный обман, когда ви­дишь его" (Миссионерское обозрение. 1901, № 6).