Глава 45-я

Русская Философия.        

ЭРН ВЛАДИМИР ФРАНЦЕВИЧ. 5/17.8.1882 - 29.4/12.5.1917[1]

Общая информация.

     Философ, деятель религиозно-церковного обновления начала века. Окончил Московский университет. На него оказали влияние славянофилы, Вл. Соловьёв, Л. Лопатин, С. Трубецкой, Платон и неоплатоники. Критиковал западную культуру за её бездуховность. Феноменализму европейской мысли противопоставляет целостный творящий логос, открывающийся индивиду через мифологию, искусство, христианскую религию и философию. Соборность  основа справедливого общества без частной собственности,  это церковно-религиозная община. Яркий критик кантианства.

Характеристика воззрений.

       "В основном ЭРН боролся с западноевропейским рационализмом и тенденцией механизировать весь строй жизни и подчинить ее технике. Он противопоставлял этим факторам цивилизации логос древней христианской философии. Этот логос есть конкретное живое существо, вторая ипостась Троицы, воплощенная и приветствующая в историческом процессе" (Лосский Н. О. История русской  философии  М. 1991. с. 415) . "В. Ф. ЭРН, который не успел вполне себя выразить, так как рано умер, наиболее был близок к софиологии о. П. Флоренского и о. С. Булгакова. Вся его критика, часто несправедливая, была направлена главным образом против немецкой философии, которая делалась особенно популярной в кругах русской философской молодежи". (Бердяев Н. А. Русская идея.  О России и русской философской культуре. М. 1990. с. 259)

Учение.

Логос
      «Это не субъективно-человеческий принцип, а объективно-божественный. En arche en ho Logos (В начале было Слово). В нем сотворено все существующее, и поэтому нет ничего, что не было бы внутренно, тайно себе, проникнуто Им. Логос есть принцип, имманентный вещам, и всякая res (вещь) таит в себе скрытое, сокровенное Слово. И в то же время Логос извечно существует в Себе. Сотворенный в Нем мир символически знаменует Ипостась Сына, уходящую в присносущую тайну Божества. Отсюда онтологическая концепция истины, чрезвычайно характерная для логизма. Истина не есть какое-то соответствие чего-то с чем-то, как думает рационализм, превращающий при этом и субъект, и объект познания в двух меонов (не-сущих). Истина онтологична. Познание истины мыслимо только как осознание своего бытия в Истине. Всякое усвоение истины не теоретично, а практично, не интеллектуалистично, а волюнтаристично. Степень познания соответствует степени напряженности воли, усвояющей Истину. И на вершинах познания находятся не ученые и философы, а святые. Теория познания рационализма статична, отсюда роковые пределы и непереходимые грани. Тот, кто стоит, всегда ограничен какими-нибудь горизонтами. Теория познания "логизма" динамична. Отсюда беспредельность познания и отсутствие горизонтов. Но тот, кто хочет беспредельности ведения, кто стремится к неограниченности актуального созерцания, тот должен не просто идти, а восходить».

(Эрн В. Ф.  Г. С. Сковорода. М., 1912. с. 20-21).

Эротика мысли

«Мысль, одержимая Эросом, перестает быть только человеческой и, заражаясь божественным, сама становится божественной. В мысли, одержимой Эросом, божественное не дается просто как что-то внешнее и готовое, но нисходит и, заражая собой, внутренно усвояется и одолевается как задача, как подвиг»(Эрн  В. Ф. Соч. М., 1991. с. 103).

Главные сочинения

1/ Христианское отношение к собственности. М. 1906;

2/ Природа научной мысли. Сергиев Посад. 1914;

3/ От Канта к Круппу. /Вопросы философии, 1989, № 9; 4/ Соч. М., 1990.

Литература.

      Аскольдов С. Памяти Владимира Францевича Эрна // Русская мысль. 1917. № 5-6; Булгаков С.Н. Памяти В.Ф.Эрна // Христианская мысль. 1917. № 11-12; Флоренский П. А. Памяти Владимира Францевича Эрна // Там же; Поляков Л. В. Учение В. Эрна о русской философии // Религиозно-идеалистическая философия в России XIX - начала ХХ века. М., 1989; Шеррер Ю. Неославянофильство и германофобия: Владимир Францевич Эрн // Вопросы философии. 1989. № 9; Марченко О. В. В поисках своеобразия русской философии. В. Ф. Эрн // Философия в России XIX - начала ХХ в.: преемственность идей и поиски самобытности. М., 1991; Он же. К вопросу о критике "ratio" В.Ф.Э. // Философия и культура в России: методолог. проблемы. М., 1992; Staeglich D. Vladimir F.Ern (1882-1917). Sein philosophisches und publizistisches Werk. Bonn, 1967.

1918 ноября 8 отложение от Тихона и его Синода.

Глава 46-я

8 ноября, 1918 г. Москва.

СВЯТЕЙШЕМУ ПАТРИАРХУ И СВЯЩЕННОМУ СИНОДУ РОССИЙСКОЙ ЦЕРКВИ

ЗАЯВЛЕНИЕ ИЕРОСХИМОНАХА СВЯТО -  АНДРЕЕВСКОГО СКИТА НА АФОНЕ

АНТОНИЯ (БУЛАТОВИЧА)

ОБ ОТЛОЖЕНИИ ОТ ДУХОВНОГО ОБЩЕНИЯ С ЦЕРКОВНОЮ ВЛАСТЬЮ РАДИ ИСПОВЕДАНИЯ ИМ БОГОЛЕПНОСТИ ПОЧИТАНИЯ ИМЕНИ ГОСПОДНЯ.

(«Начала». Религиозно-философский журнал.

Москва. 1998 г. с.174 –182)

ЗАЯВЛЕНИЕ

Посланием Святейшего Синода от 18 мая 1913 г. к — «во ино­честве подвизающимся» была осуждена моя книга «Апология веры во Имя Божие и во Имя Иисус», написанная мною в защиту боголепного почитания Имени Господня, которое отрицалось архиепископом Антонием (б. Волынским) и афонитами имяборцами.

Церковная власть в этом же послании устанавливала относи­тельное почитание Имени Божиего как Святого наравне с священ­ными символами, а не как Святого «самого по себе», признавала его тварным, номинальным, а не Божественною энергией, отри­цала Его Божественную силу и признавала евангельские глаголы и в том числе и Фаворское свидетельство Отца о Сыне за продукт памяти Апостолов, а не за живые, неизменные и непреложные гла­голы Самого Бога.

Вслед за этим указом от 24 августа 1913 г. Св. Синод, одобрив возмутительную по своей несправедливости и жестокости деятель­ность архиепископа Никона на Св. Горе и признав нас, на основании его в корне ложного доклада, Имябожниками и противниками цер­ковной власти, объявил нас отлученными от церковного общения и установил формулу отречения от мнимой ереси для тех из нас, ко­торые пожелали бы покаяться. По этому указу требовалось для возвращения к общению письменное сознание и раскаяние в том, что мы впали, якобы, в «еретическое заблуждение, называя Имя Господне «Самим Богом»; требовалось отречение от боголепного почитания его и признания его достойным почитания только относительного (вопреки свидетельства св. Тихона Задонского — «отдавай убо всякое почтение Имени Божию, как Самому Богу») и требовалось отречение от всех моих сочинений, которые признава­лись еретическими, вопреки такому авторитетному свидетельству, как суждение о моем сочинении приснопамятного профессора Муретова, который о тех самых мнениях, которые Св. Синод призна­вал еретическими, говорил, что они являются истинным Правосла­вием и изъявлял себя быть — «всецело на этой стороне», и до смер­ти не изменял своего мнения, невзирая на воздвигнутое на него за это гонение.

Вслед за этим в Церковных Ведомостях появился целый ряд ста­тей, принадлежащих перу архиеп. Никона и чиновника особых поруче­ний при Обер-Прокуроре Св. Синода — Троицкого, в коих нам приписывались такие мнения об Имени Божием, которых мы ни­когда не высказывали, и нам вменялись в вину такие побуждения и такие действия, коим мы были совершенно непричастны. (Вспомним для примера известное заявление еп. Анатолия с кафед­ры Госуд. Думы, будто бы все религиозное движение на Афоне обя­зано мне, который вызвал якобы эту смуту ради желания обогаще­ния и экспроприации.)

Для защиты себя от этих несправедливых обвинений и от навя­зываемых нам мнений и для уяснения того смысла, в коем мы единомысленно с о. Иоанном Кронштадтским называем Имя Божие Самим Богом, почитая его достойным боголепного почитания, а не относительного, мы подали церковной власти целый ряд и жалоб, и прошений, и исповеданий, издали ряд сочинений, в коих неопро­вержимо доказали, что мы совершено единомысленны со святыми отцами в нашем понимании святыни и силы Имени Господня. До­казали, что наши критики (вроде г. Троицкого) навязывают нам, ради лишнего осуждения, такие уродливые мнения, коих мы никог­да не высказывали, доказали с другой стороны, что учение наших противников о тварности Имени Господня и относительной Свя­тыни его есть учение, ими самими вновь измышленное, не находя­щее себе подтверждения, ни в Св. Писании, ни в творениях св. отцов, но церковная власть оставалась глуха к этим нашим оправданиям, продолжая по прежнему клеймить нас  «имябожниками», «еретиками, измыслившими новую ересь» и «бунтовщиками»...

Это глубоко немилостиво-несправедливое отношение к нам цер­ковной власти, принуждение согласиться под страхом суда и лишения Св. причастия с теми явно неправославными мнениями, кото­рые высказывались в послании 18 мая 1913 г. и принуждение от­речься от боголепного почитания Имени Господня подписанием установленной формулы отречения, вынудили нас подать 11 апреля 1914 г. заявление в Св. Синод о нашем отложении от всякого духов­ного общения с ним и со всеми с ним единомысленными, «впредь до исправления означенных заблуждений и впредь до признания Бо­жества Имени Божия, согласно с катехизисом и со Св. Отцами».

На происшедшем вслед за этим заочном суде над нами Москов­ской Синодальной конторы суд нашел в нашем исповедании, пред­ставленном нами 18 марта в Св.Синод, доказательство того, что мы неповинны в навязываемом нам обожествлении  «САМОГО ИМЕНИ», как сказано в синодальном послании, или в  «ипостасном отождествлении самого имени Иисус с самим су­щим Иисусом», как нам приписывалось в грамоте Святейшего Константинопольского Патриарха. Это доказательство суд нашел в следующих словах нашего исповедания: «повторяю, что именуя Имя Божие и Имя Иисусово: Богом и Самим Богом, я чужд, как почитания Имени Божиего за сущность Его, так и почитания Име­ни Божия отдельно от Самого Бога, как какое-то особое Божество, так и обожения самих букв и звуков и случайных мыслей о Боге». На основании этого нашего утверждения суд пришел к заключе­нию, что в нас нет того состава преступления, за которое Св. Синод предал нас церковному суду, как якобы  «ИЗМЫСЛИВШИХ НОВОЕ УЧЕНИЕ ОБ ИМЕНАХ БОЖИИХ», и из этого заключил, что мы неповинны в приписанном нам было обожествлении самого тварного имени, взятого в отвлечении от Самого Бога, и, следова­тельно, что нет для нас оснований отлагаться от церковного обще­ния с иерархией. Из сего логически необходимо вытекает, что и иерархии нет оснований лишать нас ради нашего боголепного почитания Имени Божия причастия Св.Таин и Священнослужения, и этим решением само собой отменялся указ от 24 августа 1913г.[2]

Поэтому церковная власть призвала нас через епископа Модес­та возвратиться к церковному общению с нею, и так как он от име­ни церковной власти заверил нас, что нам будет предоставлена свобода боголепного почитания Имени Господня впредь до окон­чательного решения и догматизации того или другого мнения на будущем Соборе, и так как в вышеупомянутом решении Москов­ского суда, подтвержденного указом, мы думали, что нашли дока­зательство изменения отношения к нам церковной власти на более милостивое и справедливое и изменение также и ее соблазнительно формулированных мнений об Имени Божием в послании 18 мая, и терпимость к нашему упованию, то ради умирения церковного раздора и мира, и блага Церкви мы сочли себя вынужденными взять обратно наше отложение, и нас поместили в Московском Покров­ском монастыре, где нам разрешили вскоре и причащение, и священнослужение.[3]

Вслед за этим я был назначен священником в 16-ый передовой отряд Красного Креста и провел 3 года на фронте, на передовых позициях, и перенеся на Карпатах возвратный тиф, подорвал окончательно свое здоровье. Возвратившись с войны, я оказался в совершенно безвыходном положении, ибо служа безвозмездно, я не имел никаких сбережений, мать же моя лишилась всего своего имущества, и меня, полуслепого, один афонский инок привез в Москву в конце февраля сего года. Здесь я обратился к Св. Патриарху с просьбой дать мне приют в обители, и я был приуказан к Покровскому монастырю, но  БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ СВЯЩЕННОСЛУЖЕНИЯ.

Лишение меня священнослужения повергло меня в большую скорбь, ибо навыкнув с благословения приснопамятного о. Иоан­на Кронштадтского служить ежедневно Божественную литургию, я неопустительно служил таковую ежедневно, и во время боев под огнем, и во время походов, за редкими исключениями действитель­ной невозможности, и в этом священнослужении привык находить живопитание для моей многогрешной и мертвенной души. Поэто­му, предполагая, что священнослужение вызвано формальным тре­бованием закона 1918 г. предварительного трехлетнего испытания для рукоположенных на Востоке, я обратился к Св. Патриарху с просьбой разрешить мне священнослужение, вменив мне трехлетнее беспорочное служение на фронте в требуемое трехлетнее испыта­ние. Но эта моя просьба была оставлена Св. Синодом без ответа.

Узнав из частных бесед с некоторыми иерархами, что причиной неразрешения мне священнослужения было недоумение Членов Священного Синода относительно тех оснований, на которых я был разрешен в 1914 г., я снова (в июне сего года) подал прошение Св. Патриарху с изложением тех обстоятельств, при коих я был разрешен, и просил, в случае, если бы Священный Синод имел бы сомнение в православности моего упования, убедиться в совершен­ной православности моего боголепного почитания Имени Господ­ня и в совершенном моем единомыслии с учением Св.Отцев и Св. Писания о сем, исповедовав меня. Но и на это прошение ответа не последовало.

В это время собрался Священный Собор, и в июле 1918 г. я сно­ва подал прошение Св. Патриарху о разрешении священнослуже­ния, прося, чтобы в случае сомнения в православности моего испо­ведания Имени Господня, было бы поручено допросить меня той секцией Священного Собора, которая образовалась при Миссио­нерском Отделе для суждения о споре из-за почитания Имени Божиего по существу его. Это прошение было передано в президиум Собора, который в свою очередь, заслушав его, передал в Мис­сионерский Отдел для исполнения. К сожалению недостаток време­ни сделал осуществление этого моего желания невозможным.

После разъезда Собора Покровский монастырь, в коем я имел пребывание, подвергся реквизиции для военных надобностей: ино­ков выдворили из келлий, кухня прекратила свое существование, хлеб тоже почти не выдавался, изредка выдавалось лишь по вось­мушке фунта, и я был поставлен в необходимость покупать на лич­ные средства свое пропитание, но таковых у меня не было. Бед­ственное материальное положение и духовная скорбь по поводу продолжающейся на мне безвинно тяготеть духовной кары, выну­дили меня снова (в сентябре сего года) подать прошение Св. Патри­арху и просить, в виду того, что секция Собора, которая должна была меня вызвать и допросить о моем уповании пред Священным Синодом и, убедившись в моей православности, разрешить свя­щеннослужение. В то самое время миссионер Зеленцов подал Св. Патриарху по роспуске Собора докладную записку об Афон­ском деле, в коей требовал от церковной власти принятия строгих мер против «имябожников», которые якобы сильно распространя­ют в России свою ересь и сеют церковную смуту, и лишить их цер­ковного общения в случае непринесения ими установленного было Св. Синодом покаяния и отречения от их, мнимой, ереси.

Священный Синод согласился с мнением г. Зеленцова и издал указ от 8-21 октября сего года, коим устанавливал следующее:

1. Данное на время войны мне и другим иеромонахам, изгнан­ным с Афона, разрешение священнослужения, считать ныне пре­кратившим свое действие;

2. Мое прошение о разрешении священнослужения и допросе меня о моем уповании считать не заслуживающим удовлетворения, доколе я буду продолжать «оказывать непослушание церковной власти и распространять свои осуждаемые церковной иерархией умствования к соблазну Церкви», и наконец,

3. Этот указ дает понять, что в отношении понимания святыни Имени Господня церковная власть придерживается тех же уничи­жительных мнений, формулированных архиепископами: Антонием (Храповицким), Сергием (ныне митр.Владимирским) и Никоном (Рождественским), а по отношению к «имябожникам» придержи­вается тех же требований, которые предъявил к нам Святейший Синод указом 24 августа 1913 г., объявив нас лишенными церков­ного общения и установив обязательную формулу отречения от боголепного почитания Имени Господня для желающих покаяться в мнимой «ереси» «Имябожия», ибо, как говорится в указе, «постановление Конторы (утвержденное синодальным указом 24 мая 1914 г. № 4136) НЕ ОТМЕНЯЛО ОБЩЕГО ПРАВИЛА, по которому имябожники как осужденные церковною властью могут быть принимаемы в церковное общение с разрешением, кому следу­ет, священнослужения лишь по отречении от имябожничества и по изъявлении своего подчинения Церкви».

Таким образом по смыслу и по силе этого последнего указа я, после трехлетнего невозбранного служения с ведома и с благословения церковной власти, с ведома тех самых иерархов, которые ныне лишили меня священного служения и церковного общения, но в течении 3-х лет, зная о моем священнослужении, читая мои сочи­нения и статьи, видя меня, ибо я неоднократно приезжал дабы хо­датайствовать пред церковною властью о нашей участи и о пере­смотре Афонского дела по богословской его стороне в особен­ности, — и не протестуя против того, чтобы заведомо «имябожник», «непокоряющийся церковной власти», «распространяющий свои умствования к соблазну Церкви», — продолжал служить на фронте, ни в бытность Императора, ни по его низложении, ни по устроении Патриархии, — ныне я этими же самыми иерархами оказываюсь снова заведомо несправедливо обвиняемым в том же, в чем меня несправедливо обвиняло синодальное послание 18 мая 1913 г., и что мною самым категорическим и непреложным образом опровергнуто в целом ряде изданных мною сочинений... И это тем более непонятно и прискорбно, что не далее как в августе месяце сего года мною были вручены всем Членам Священного Собора, а в том числе и ныне осуждающим меня в имябожничестве иерархам изданные нами гектографически — «Обращение к суду Священно­го Собора» и «Указатель литературы по афонскому делу», а также «Суждение проф. Муретова об афонском споре» (которые при сем прилагаются), из которых осуждающие меня ныне иерархи должны были бы непреложно и неопровержимо убедиться, как далек я от мнимого «имябожничества», и как я православен в моем боголепном почитании Имени Господня... Но вероятно «множество дел» не дало возможности этим иерархам уделить час внимания на то, что­бы прочитать и вникнуть в эти новые — «умствования» «имябожника», распространяемые им «к соблазну Церкви»...

Таким образом, я снова оказался совершенно несправедливо и немилостиво причислен к врагам, враждующим против церковной иерархии, несмотря на то, что мое поведение, как во время служе­ния на фронте, так и во время пребывания в Покровском монасты­ре, должны были бы убедить церковную власть в совершенно про­тивном, а именно, — сколь я всегда бывал далек от приписываемой мне «агитации» и пропаганды» к «соблазну Церкви», ибо никогда не затрагивал вопроса о почитании Имени Господня ни в среде солдат, ни в среде заурядных иноков и прихожан, как пред людьми несведущими и младенствующими в богословии, и умалчивал о проявленных по отношению ко мне и к братиям многих вопиющих жестокостях и несправедливостях, дабы не давать повода пасомым осуждать своих пастырей.

По смыслу этого указа следует, что хотя церковная власть и объявляет мне, что вопрос о почитании Имени Господня будет разобран по существу Священным Собором, однако на самом деле, я все-таки лишаюсь ныне церковною властью разрешения священ­нослужения, не за что иное, но за мое несогласие с тезисами сино­дального послания 1913 г., за несоизволение подписать формулу отречения от боголепного почитания Имени Господня, за нежела­ние — «покориться церковной власти» и принести требуемое «ис­креннее покаяние в том», будто я впал в «еретическое мудрование», которое мне заведомо ложно навязывают.

Обвиняет меня церковная власть и в том, будто я печатно рас­пространяю свои — «умствования» к «соблазну Церкви». Но на самом деле и это обвинение меня в агитации несправедливо, ибо если я и распространяю мои сочинения, изданные в малом коли­честве, не популярно, но научно по изложению, объемисто, и, сле­довательно, непригодно для народной пропаганды, то распростра­няю их, главным образом, среди наших будущих судей — иерархов и членов Собора и ученых лиц.

Лишив меня ныне права священного служения, объявив о том, что для получения такового мною необходимо «СОБЛЮДЕНИЕ ОБЩЕГО ПРАВИЛА», т.е. установленного указом 1913 г. пись­менного отречения от боголепного почитания Имени Господня церковная власть тем самым отвергает ныне ту терпимость к на­шему боголепному почитанию Имени Господня, которая нам была сообщена от имени церковной власти епископом Модестом; требуя же от меня «покорности» церковному пониманию относительного почитания Имени Господня, т. е. беспрекословного принятия мною тех тезисов синодального послания 18 мая 1913 г., которые так явно несогласны с учением святой Церкви о Имени Божием, цер­ковная власть, как видно, придает этим тезисам значение как бы догматов по непререкаемости их.

Все это вышеизложенное мною вынуждает меня с великою скорбью возвратиться в свою очередь к тому заявлению, которое мы подали 11 апреля в Святейший Синод в 1914 году, и снова за­явить Церковной Власти, что я, ИСПОВЕДУЯ БОГОЛЕПНОЕ ПОЧИТАНИЕ ИМЕНИ ГОСПОДНЯ И НЕ СОГЛАШАЯСЬ ПОЧИТАТЬ ЕГО ТОЛЬКО ОТНОСИТЕЛЬНО, КАК ОТ МЕНЯ НЫНЕ ТРЕБУЕТ ЦЕРКОВНАЯ ВЛАСТЬ, ОТЛАГАЮСЬ ОТ ВСЯКОГО ДУХОВНОГО ОБЩЕНИЯ С НЕЮ ВПРЕДЬ ДО РАЗ­БОРА ДЕЛА ПО СУЩЕСТВУ СВЯЩЕННЫМ СОБОРОМ.

Глава 47-я.

1919. ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МИХАИЛА  АЛЕКСАНДРОВИЧА НОВОСЕЛОВА К   А.Г.К.*

             («Начала». Религиозно-философский журнал. Москва. 1998 г. с. 215-220).

Дорогой А.Г.! Мир Вам и радость о Господе.

      Вас, вероятно, удивит, а, может быть, и огорчит это письмо, но я не могу не сказать Вам того, чем полна душа моя. Начну издали.

В последнем, на котором я был, заседании Мисс. Совета одним из его членов (чуть ли не Вами) предложено было собранию выска­заться по вопросу о необходимости теперь же подготовить аполо­гетическую литературу (листки, книжки и даже большие сочине­ния) с тем, чтобы широко распространить её в народе, среди кото­рого расходятся в неисчислимом количестве вредные антирелиги­озные сочинения. По поводу этого предложения я высказал мысль, что, если бы можно было всю Россию буквально засыпать апологе­тическими листками и книжками, это мало принесло бы пользы Церкви, так как главный недуг церковной жизни слишком глубоко коренится в недрах Церкви, чтобы быть исцеленным таким внеш­ним средством, как апологетика. Недуг этот заключается в утрате православного самосознания и самочувствия и отступлении от святоотеческих основ религиозной мысли и жизни. Этим недугом, указывал я тогда, поражены и представители иерархии (я приводил примеры и называл лица, если Вы помните), и представители ака­демической науки, и пастыри, наипаче ученые. Естественно, духов­ная болезнь эта с вершин распространилась в ширь и глубь цер­ковного общества и народа. Я не буду здесь повторять подробно сказанного тогда, так как мои слова были Вами же, кажется, зане­сены в протокол. Теперь я лишь продолжу начатое в Мисс. Совете, но не досказанное. Тогдашнюю речь свою я закончил словами, по-видимому не замеченными собранием: я сказал, что, указав су­щественные, по моему убеждению, язвы, разъедающие организм нашей Церкви, я не буду говорить о самом главном, о чем высказываться считаю неуместным и преждевременным. Вот это, не вы­сказанное тогда, я и хочу досказать теперь.

Глубочайшее отступление от православного мудрования я вижу в так называемом имеборчестве, т.е. в том мировоззрении, которое проведено было в известном послании Свят. Синода «всечестным братиям, во иночестве подвизающимся», опубликованном в мае 1913 года и в приложенных к нему докладах.

Исключительный по своей значительности и таинственности вопрос о страшном и святейшем имени Божием был тогда разрешен Св.Синодом с изумительным легкомыслием по отношению к непо­стижимому Имени Божию и жестоковыйностью относительно афонских иноков. Затем вопрос этот был спешно и не по существу рассмотрен Моск. Синодальной Конторой под председательством митр.Макария и отлученные Синодом от Церкви афонцы были снова приняты в общение церковное без отречения с их стороны от имеславия. Афонцы, имевшие священный сан, могли невозбранно литургисать, простые иноки — приобщаться Св.Тайн. Так обстоя­ло дело в течение войны, вплоть до возвращения с театра военных действий о. Антония Булатовича и других имеславцев.

Скромно водворившемуся в отведенном для афонцев Покров­ском монастыре о. Антонию было неожиданно воспрещено священнослужение. Ходатайства его о сложении с него этой кары не только не увенчались успехом, но привели к тому, что таковому же прощению подверглись и прочие иноки, продолжавшие и после войны так же мирно проживать в Покровском монастыре, как жи­ли они там во время войны.

Таким образом, наступивший как будто мир оказался лишь временным перемирием, и Церковная власть, уже обновленная Все­российским Церковным Собором, снова подняла имеборческий меч против насельников Святой Горы.

Достойно внимания, что новые имеборческие документы, вы­шедшие уже из Патриаршего Синода, скреплены подписями не только старых имеборствующих иерархов, но и новых, причем относительно некоторых из них я имею основания утверждать, что сие рукоприкладство учинено ими без личного рассмотрения вели­кого вопроса об Имени Божием и без сознательного убеждения в истинности того решения, которое они скрепили своими именами. Я с большим огорчением отмечаю этот более чем грустный, по своему преступному легкомыслию, факт.

Еще большее огорчение и изумление вызывает отношение к данному вопросу Всероссийского Церковного Собора. Как извест­но, Собор не доверился тому решению, которое вынес прежний Синод, и постановил подвергнуть вопрос об Имени Божием рас­смотрению по существу. Чем руководился Собор, поступая так? Сознанием его значительности, не позволившим ему положиться на решение, данное Свят. Синодом? В таком случае, как Собор, заседавший не один месяц и занимавшийся иногда совсем второ­степенными вопросами, не нашел времени посвятить свои силы вопросу, выходившему, по его же мнению, за пределы компетенции Синода? Вернее Собор, в подавляющем большинстве своих членов был так далек от существа вопроса, так мало заинтересован в нем, что просто сдал его в комиссию, чтобы спихнуть со своих плеч эту все же неприятную мелочь, из-за которой кто-то ссорится и беспо­коит членов Собора своими заявлениями и обращениями. Ибо, конечно, если бы члены Собора разумели хоть сколько-нибудь внутреннюю значительность афонского спора, они не отнеслись бы к нему с таким постыдным равнодушием, которое является вели­чайшим <...> Собора: и если Свят.Синод обнаружил в свое время не соответствующие серьезности дела спешность и легкомыслие, то Собор погрешил непозволительной медлительностью, вытекающей из недомыслия. Кратко сказать, и Свят.Синод и Всероссийский Церковный Собор оказались не на высоте вопроса, который вы­двинут был промыслом Божиим на Святой Горе Афонской.

Высказываясь по этому вопросу, покойный профессор Моск. Духовной Академии М.Д.Муретов так намечал исторические грани имеславия в Церкви: «Евангелие, ап.Павел и т.д. до Паламы и о. Ивана (о.Иоанна Кронштадтского), а грани имеборчества «распявшие Христа архиереи, евионеи, Арий и т.д. до Варлаама и гр.Толстого». Это было высказано почтенным православным уче­ным богословом, когда Синод еще безмолвствовал. Когда же он заговорил, то заговорил в том духе, в каком, по словам М.Д.Муретова, говорили и действовали архиереи, распявшие Христа...

Считая с проф. Муретовым имеславие лежащим в основе учения о единосущии и троичности Божества, о богочеловечестве Спаси­теля, о Церкви, таинствах, особенно Евхаристии, иконопочитании и т.д.1 я вижу в имеборчестве тот разрывающий подлинную связь с Богом религиозный субъективизм, который, ставя относительное на место безусловного, психологическое на место онтологического, естественно подтачивает корни богодейственной Христовой веры и Церкви и ведет неуклонно к неверию (а в конечном счете к человекобожию и антихристовщине), т.е. к тому, с чем бороться призывают апологеты из Мисс. Совета. Имеборческая стихия отравила нашу богословскую школу, нашу иерархию, наше пастырство, ес­тественно, отравляет все церковное общество. Плоды отравления у всех на глазах. Чтобы не ходить далеко вглубь России, достаточно посмотреть, что делается в ее «сердце» — Москве. Ведь только сле­пой или зрячий, у которого лежит покрывало на очах, не видит того растления, которое проникло в нашу церковную жизнь и ко­торое является плодом давнишнего практического имеборчества, в последнее время Святейшим и Патриаршим Синодами закреплен­ного теоретически, в учении. Протестантский (в конечном счете, повторяю, человекобожеский) принцип религиозного субъективиз­ма предлагается нам официально, как норма духовной жизни. Это рукописание теоретически скрепляет и завершает то, что так пыш­но расцвело в наши дни. Нет ничего общеобязательного, ничего объективно достоверного, ибо нет общего для всех христианского самосознания, нет единства веры. Уже нет «стражей израилевых», которые направляли бы жизнь по общецерковному руслу. Никто деятельно не озабочен сохранением единства веры, ибо сознание того единства утрачено кормчими Церкви, которые сами плывут вне церковного русла, куда несет их волна религиозной анархии. А какой бутафорией является в наши дни «Торжество Православия», это помпезное провозглашение единства исповедуемой будто бы нами веры, «Апостольской, отеческой, кафолической, яже вселен­ную утверди». Когда я присутствовал на этом величественном цер­ковном празднике в текущем году и слушал громогласную анафему патриаршего архидиакона, мне казалось, что всею силою она об­рушивается не на отсутствующих еретиков и большевиков, а на присутствующих иерархов-имеборцев. И я с полной серьезностью отношу к ним же страшное пророчество преп. Серафима, изречен­ное им сто лет тому назад: «Господь открыл мне, что будет время, когда архиереи земли русской и прочие духовные лица уклонятся от сохранения Православия во всей его чистоте, и за это гнев Бо­жий поразит их. Три дня стоял я и просил Господа помиловать их и просил лучше лишить меня, убогого Серафима, Царствия Небесно­го, нежели наказать их. Но Господь не преклонился на просьбу убогого Серафима и сказал, что не помилует их, ибо будут учить учениям и заповедям человеческим, сердца же их будут отстоять далеко от Меня» (Душеполезн. чт. 1912. с.242-243]. Не пришел ли уже этот предсказанный Преподобным гнев Божий на нашу иерархию, а вместе с нею и на всю нашу русскую Церковь за «уклонения от чистоты Православия»? Не за хулу ли на страшное имя Божие иерархия наша несет тяжелые удары, начиная от первых дней революции? Не эта ли хула является причиной того бессилия, того как бы параличного состояния, в котором находятся наши правящие иерархи, сами сознающиеся в этой параличности, хотя и не сознающие, кажется, причины ее? Словесное стадо разбредается и разбегается в разные стороны, увлекаемое «в научения различна и странна», а кормчие Церкви, словно богадельные старички, только поглядывают из окон своей богадельни на словесных овец, которым вместо единой строгой, вековечной, живой и животворя­щей истины Православия предлагаются многообразные суррогаты гуманистической морали, мелодраматической проповеди, богослу­жебной лжеэстетики, а в последнее время «социалистическое хрис­тианство». Я сказал «поглядывают». Нет, не только поглядывают, но и принимают иногда прямое или косвенное участие в культиви­ровании этих суррогатов. А если так, то зачем им богодейственное, непобедимое и страшное Имя Божие, которое нужно, и близко, и дорого, и опытно-понятно лишь тем, для кого христианство есть великая тайна претворения ветхого человека в новую тварь, обожение человека чрез богоявление, подаваемое чудотворящим Име­нем Иисусовым, таинственно вселяющимся в сердце человеческое? Дорогой А.Г.! Говорю Вам, как другу, — как и брату о Господе: вникните в этот великий спор о Имени Божием, который Вы до сих пор обходили, словно боясь обжечься. Вы должны это сделать, если не как христианин, то, по крайней мере, как миссионер. Но, конеч­но, Вы ничего не увидите, если будете подходить к вопросу с обще­миссионерскими приемами, а не со страхом Божиим, этим началом премудрости. Поверьте, что этот вопрос неизмеримо важнее всех, поднятых на Всероссийском Церковном Соборе и поднимаемых в теперешнем Церковном Управлении. В правильном решении его сокрыто наше религиозное будущее. Странно и, пожалуй, страшно сказать, что спасают нашу Церковь, святыню нашего сердца, не Собор, не Высшее Церковное Управление, а сильный социалисти­ческий пресс, выжимающий, говоря языком Апокалипсиса, из тепе­решней умирающей (Апок.З,1) Церкви Сардийской, «верную (со­храняющую Слово Христово и не отрекающуюся от имени Хрис­това» — 3, 8) Филадельфийскую и отжимающий на сторону «теплохладную, нищую, слепую и нагую» Лаодикийскую («народоправческую» христианско-социалистическую) 3:15,17.

Да хранит нас Господь от сообщения с Лаодикией и да вселит в шатры Филадельфийские («братолюбивые»), не многолюдные, но хранящие слово Господа и не отрекающиеся от Имени Его» (Ап 3;8).

Я, было, спешно набросал для Вас те мысли, скрыть которых в себе не находил возможным. Какое употребление Вы сделаете из моих слов, я не знаю. О себе же скажу Вам вот что. Сознание исключительной важности вопроса о боголепном почитании Имени Божия, от чего зависит наше настоящее и будущее, простирающееся в вечность, и признание имеборчества, этого плода и причины религиозного безверия и бесстрашия, опаснейшим врагом православия, поражающим основной нерв нашей веры, побуждают меня отдать все свои силы на обличение этих душепагубных заблуждений и на уяснение противоположной истины – имеславия. Но зная всю недостаточность собственных единоличных сил для удовлетворительного решения этой трудной задачи я привлекаю к этой работе других, более меня способных лиц.

Если Вы пожелаете познакомиться с существующей уже имеславческой литературой, то почти все издания её можете получить у меня на квартире. А пока прошу внимательно и без предубеждения прочитать два прилагаемых разбора Синодального послания: один В.Ф. Эрна, другой анонимного мирянина.

Всё это я пишу Вам, но ничего не имею против и даже желал бы, чтобы Вы поделились моими набросками с Вашими коллегами, особенно теми, кои, уподобляясь иерусалимским первосвященникам, «утвердиша гроб, знаменовавши (увы, тщетно) камень с кустодиею».

Обнимаю Вас.

Господь да укрепит Вас во всяком благом деле.           Любящий Вас М.Н..                                                             

Р.S. Вы, конечно, понимаете, что в задачи моего письма не входило подробное изложение вопроса. Поэтому-то я и отсылаю Вас к «литературе».

                  Ферма Гефсиманского скита.   Лето 1919-го года, 22 июля.